на YouTube я взял интервью у Криса Эткинса, журналиста, который был признан виновным по двум случаям «заговора с целью хищения из государственного бюджета, воровства и мошенничества» и в 2016 году был приговорен к пяти годам тюрьмы. Он совершенно потряс меня рассказами о своем опыте работы слушателем. Его часто подселяли в камеры к самым неблагополучным заключенным, иногда находившимся в состоянии острого психоза, к людям, которым, совершенно очевидно, надо было в больницу. Кровавые, трагические, а иногда и забавные истории о жизни за решеткой, которые рассказывает Крис, можно прочитать в его книге A Bit of a Stretch (прибл. «Немножко множко»; игра слов состоит в том, что stretch может означать и «тюремный срок»).

В Великобритании для снижения риска самоубийств среди заключенных действует и еще одна программа – Assessment, Care in Custody and Teamwork (ACCT), предполагающая регулярные индивидуальные сессии, усиленное наблюдение за заключенным, регулярные поддерживающие сессии и осмотры большой многопрофильной бригадой. С одной стороны, это надо приветствовать, но у программы есть несколько слабых мест. Те заключенные, которые действительно хотят покончить с собой, будут прятать свои склонности, чтобы им не помешали. Кроме того, многие заключенные боятся стигматизации, не желают, чтобы кто-то знал, что они психически больны, особенно в гипер-мачистской тюремной культуре, где слабый становится легкой добычей. Кстати, среди подсудимых, которых я обследовал по заданию суда, чтобы установить, способны ли они участвовать в процессе, угрожать преднамеренным самоповреждением или самоубийством – распространенный прием.

– Честное слово, доктор, если вы не отправите меня в больницу, я руки на себя наложу! – вот фраза, которую я слышу по меньшей мере раз в два месяца. Между тем избежать тюрьмы такая тактика помогает крайне редко, и на то есть несколько причин. Во-первых, в тюрьмах уже действуют вышеупомянутые, пусть и несовершенные, программы по работе с теми, кто склонен к самоповреждению. Во-вторых, если бы прием работал, это привело бы к тому, что огромная доля тех, кому предстоит суд, обманом просачивалась бы из тюрьмы в больницу, что могло бы лишить коек тех, кому они действительно нужны. Кроме того, если человек склонен к суициду, эта склонность сохраняется неопределенно долго, поэтому смышленый заключенный мог бы пользоваться этим весь свой срок.

При всем при том недооценивать риск суицида тоже нельзя, это может привести к катастрофическим последствиям. В 2016 году подобный случай – самоубийство 32-летней Сары Рид в тюрьме Холлоуэй на севере Лондона – стал страшным ударом для всего мира судебной психиатрии. У Сары Рид в прошлом были психические расстройства, по-видимому, она страдала булимией, параноидной шизофренией и наркоманией. Причиной расстройств стала смерть маленькой дочери Сары в 2003 году. В 2012 году Рид, которая была смешанной расы, подверглась жестокому нападению со стороны белого полицейского, у нее были сломаны два ребра. Она попала в тюрьму за нападение на медсестру в специализированной психиатрической клинике и ждала психиатрического обследования, по результатам которого предстояло решить, может ли она участвовать в процессе; ожидание продлилось больше двух месяцев, но обследование так и не состоялось. 11 января 2016 года Сару Рид нашли без признаков жизни на тюремной койке с полосами, оторванными от простыни, вокруг шеи. Внутреннее расследование выявило целый ряд нарушений: Саре не давали вовремя медикаменты, персонал отказывал ей в свиданиях настолько часто, что это было неприемлемо, ее лишали возможности принять ванну или душ, а иногда даже не давали есть и пить на том основании, что к ней нельзя подходить из-за плохого психического состояния. Очевидно, что для нашей женской тюрьмы это были очень важные новости, которые заставили меня усвоить, как важны доскональные обследования степени риска.

А совсем недавно произошло другое самоубийство заключенного – случай Джеффри Эпштейна, который вызвал еще больше споров. Эпштейн был обвинен в секс-трафике в июле 2019 года, его ожидал суд и, вероятно, приговор к 45 годам заключения в федеральной тюрьме, однако во время предварительного заключения в Нью-Йорке он был найден мертвым. В Великобритании те, кто ожидает суда, содержатся вместе с осужденными, уже отбывающими срок, а в Америке их держат в предварительном заключении, а если они признаны виновными, отправляют в тюрьму. О том, что у Эпштейна есть склонность к суициду, уже знали – за три недели до смерти он был найден с отметинами на шее, – однако за несколько дней до самоубийства было решено, что риска больше нет. Генеральный прокурор подверг жесткой критике условия, в которых содержали Эпштейна. Считают, что надзиратели не проверяли его каждые 30 минут, как положено по протоколу. От такого даже принцу Эндрю стало бы не по себе. Все знают, что американские тюрьмы для предварительного заключения постоянно страдают от дефицита персонала, переполнены и кишат психическими заболеваниями. Треть смертей в местах предварительного заключения – самоубийства, и этот показатель значительно выше, чем в тюрьмах, где отбывают наказание. Каждый год в Штатах в местах предварительного заключения кончают с собой триста человек. Четверть совершает самоубийство в первые 24 часа заключения, половина – в первые две недели. Исследование министерства юстиции, проведенное в 2010 году, показывает, что 38 процентов тех, кто покончил с собой в местах предварительного заключения, – душевнобольные, а 34 процента в прошлом уже пытались совершить самоубийство. Однако исследование показало, что в двух третях изученных тюрем предварительного заключения не проводилось регулярного обучения персонала профилактике суицида. Даже когда в теории подобные программы для заключенных предусмотрены, к ним трудно получить доступ и они, как правило, неадекватны.

Один из самых кошмарных случаев в моей практике и, пожалуй, самый жесткий вариант преднамеренного самоповреждения, не связанного с суицидом, какой я только могу себе представить, – это случай, когда один заключенный вырвал себе глазные яблоки. Такого уж точно не было в моем списке желанных сценариев, когда я желторотым 18-летним юнцом ступил на порог медицинской школы. Мне предстояло провести обследование по делу о должностном нарушении для общегражданского суда (а не для уголовного). Мистер Рекс Петерсон отбывал достаточно небольшой срок за поджог. Он в пьяном виде устроил пожар в гараже своей бывшей подруги, где в тот момент было пусто. По-видимому, среди заключенных поползли необоснованные слухи, что он педофил и в пожаре погибла невинная девочка – и то и другое было неправдой. Казалось бы, заключенные должны уважать омерту (мафиозный обет молчания), но, по моему опыту, они сплетничают и распускают слухи почище старшеклассниц.

Рексу было за 50 – косой пробор, очки с толстыми линзами, заметная хромота из-за детского полиомиелита. Он не был приспособлен для тюрьмы. Когда слухи распространились, начались злобные замечания, подозрительные взгляды и угрозы расправы в его адрес. В первые