Визгливая летающая тварь, хлопая крыльями, снизилась и заложила вираж над войском. Ездовые хармы внизу раздраженно фыркали и рычали ей вслед, задирая клыкастые морды. Многие из бойцов тоже провожали разведчика взглядом, крепче сжимая оружие. Дикие кожекрылы были настоящим кошмаром пустошей — быстрые, свирепые, неожиданно атакующие с огромной высоты. То, что этих тварей можно объездить, казалось просто невероятным. Ходили, конечно, байки, что где-то у самых отрогов Пасти живёт племя, которое приручило их и использует для охоты. Но подобную болтовню всегда стоит делить на десять.

Однако с тех пор, как из глубин древнего Города пришёл Рахамман, многие легенды ожили. И родились новые.

Разведчик направил кожекрыла к самой земле и спрыгнул с него прямо на лету — щуплый, жилистый, как мальчишка, с ног до головы облаченный в жесткую варёную кожу. Летун, поднимая крыльями облака пыли, взмыл вверх уже без седока, оглашая окрестности характерным резким криком — будто ножом по листу ржавого железа.

Ловко цепляясь за костяные наросты, веревочные лямки в упряжи и просто за трещины в толстенной шкуре, разведчик забрался на спину громадного колоссара, на горбатом панцире которого покачивался хаудах Рахаммана — массивный, с кожаным пологом и костяным каркасом, обильно украшенным черепами чудовищ. Сооружение было размером с походный шатер — в нем запросто мог разместиться десяток человек.

Сам вождь стоял на возвышении в передней части хаудаха, похожем на нос парусника. Крепко вцепившись в перила одной рукой, в другой он держал оптический прибор древних, всматриваясь через него в заволоченные дымкой стены замка.

Даже по меркам номадов Рахамман был страшен. Огромного роста, с тёмной пятнистой кожей, больше похожей на выдубленную на солнце шкуру пустынной гиены. С бугрящимися на обнаженных руках мускулами, перевитыми сеткой темных вен. Он не скрывал многочисленных меток от Красной порчи, покрывающих его лицо, грудь, плечи алыми пятнами и рубцами. Череп его был деформирован — слишком высокий и массивный для человека лоб с выпирающими из-под кожи надбровными дугами, прижатые остроконечные уши, поросшие ярко-рыжей шерстью. Такие же густые рыжие волосы была забраны на темени в круто вздымающийся кверху хвост, растекающийся сзади волной, достающей до середины спины. Эта грива издалека бросалась в глаза, развеваясь на ветру, как флаг.

Но пугала в вожде не столько физическая мощь и мутации — этим в пустошах никого не удивишь. Его величественная осанка, вытянутое хищное лицо, пронзительный взгляд желто-коричневых, как у ночной птицы, глаз — всё говорило о том, что он не просто сильнее и выше остальных. Он рождён, чтобы повелевать, и для этого обладает чем-то, что выходит далеко за рамки возможностей обычного человека. Все знали, что он колдун, хотя наблюдать, как он пользуется своим жутким даром, доводилось немногим. Но даже просто находиться с ним рядом было не по себе.

Разведчик, добравшись до вождя, даже не коснулся хаутаха — расположился ниже него, ближе к корзине погонщика. Глядя снизу вверх, замер в ожидании, когда господин обратит на него свой взор.

Рахамман, продолжая что-то разглядывать через прибор, нетерпеливо каркнул:

— Говори!

— Ближе пока нельзя, господин. Пушки. Несколько наших сунулись на мост — попали под картечь.

— Что там за стенами?

— Северо-восточные ворота еще открыты. Через них выпускают торгашей в вольные земли. Но сами солдаты не бегут. Они уже все на стенах. Похоже, будут драться до последнего.

— Как будто у них есть выбор, — криво усмехнулся номад. — А Жнецы?

— Не видел, господин! — ответил разведчик, вжимая голову в плечи. Его чумазое, заострённое, как у крысы, лицо напряглось, будто в ожидании удара. — Но я не знаю, как они выглядят. Я только слышал о них…

— Поверь, их ни с кем не спутаешь. Но они там. Я чую серебряную кровь.

Рахамман перевёл взгляд от замка к тракту и нахмурился. Передовые отряды орды растягивались всё дальше, разгоняя торговцев, вставших лагерями на подступах к замку. К стенам они не приближались, опасаясь обстрела, зато явно увлеклись погоней за добычей. Уже видно было, как многие покидают боевые порядки, возвращаясь назад гружеными, хотя перед атакой был чёткий приказ — грабёж оставить на потом, когда замок будет уже взят.

Это раздражало, хотя и было ожидаемо. Управлять ордой — всё равно, что пытаться усмирить свору агрессивных и своевольных псов. Номады привыкли к принципу «бей и беги», привыкли жить грабежами и думать только о сегодняшнем дне. А ещё — привыкли бояться и ненавидеть осёдлых. Как, впрочем, и друг друга. Уже то, что ему удалось собрать вместе десятки разрозненных банд и племён — огромная удача.

Но мало привести харма к водопою. Нужно, чтобы он начал пить.

— Найди Кабая и Аху. Пусть подтягивают силы к мосту. Скоро будем атаковать.

— А как же пушки?

— Пушки скоро смолкнут. И врата падут.

Рахамман, развернувшись, скрылся под пологом хаудаха, и разведчик, взглядом отыскав в небе своего кожекрыла, свистнул, заложив пальцы в рот, подзывая летуна.

Войдя под навес, вождь неуловимо изменился — будто стал меньше ростом. Плечи его ссутулились, глаза прищурились, привыкая к темноте. Он замер, к чему-то прислушиваясь. Осторожно убрал темное плотное покрывало с чего-то округлого, возвышающегося в задней части хаудаха и на первый взгляд представляющего собой просто часть каркаса. Однако под ним было нечто, похожее на покрытый глубокими складками кожаный горб — серый, влажный, медленно подрагивающий.

Рахамман, поморщившись, сделал заметное усилие, заставив себя коснуться его. Горб вздрогнул, вспучился изнутри и вдруг раскрылся, разошелся в стороны толстыми лепестками. Внутри оказалась сжавшаяся в форме эмбриона мумия с морщинистой бледной кожей и тонкими, как паутина, седыми волосами, кое-как прикрывающими пятнистый череп. Отчетливо запахло гнилью и чем-то кисловато-едким, как укус.