Шрифт:
Закладка:
— Немного роскоши никогда не помешает…
— Может быть. Но это так начинается, и конца не видно. Хочешь иметь все более мягкое кресло, все более пушистый ковер под ногами. И в один прекрасный момент теряешь чувство реальности. В роскоши человек начинает мыслить другими категориями, ему кажется, что все можно купить.
— Вы их ненавидите, — заметил тайняк.
— Нет. Я их только презираю, — возразил Марын.
Он боялся вопроса: «Отчего вы их презираете? Почему вы чувствуете отвращение к людям, которые крадут, чтобы жить в роскоши?» Потому что ответить было бы очень сложно, хотя одновременно и просто. Его воспитали для вынюхивания человеческой грязи, для вылавливания расхитителей чужого добра. Работая для своей фирмы, он в каждую минуту мог поселиться в самом дорогом отеле, присвоить какую-нибудь сумму денег, которые присылала фирма. В любую минуту он мог стать богатым, продавая ту или иную тайну фирмы, что означало — других людей. И его тоже мог кто-то продать. Поэтому он воспитал в себе отвращение и презрение к тем, кто продавал других, торговал тайнами, соблазнялся грязными деньгами.
Тот потянулся к черным сигаретам, но Марын положил ему ладонь на руку.
— Вы не привыкли к таким. Будет плохо.
Тайняк отдернул руку от шкатулки, словно та была заряжена электричеством.
— Зачем это ему было нужно?
— Не знаю, — буркнул Марын, злясь на себя, что поддался гневу. — Наверное, он увидел на свете что-то такое, что почувствовал себя таким же, как остальные.
— Вы тоже когда-то теряли чувство реальности?
— Нет. Со мной было иначе. Я забыл, что другие его теряют. Поэтому я скажу вам, что мне неплохо и в седле на моей кобыле, и в лесном мундире.
— Возьмем по четыре белых, и закроем эту коробочку, — предложил тайняк. Марын закрыл шкатулку и, кладя ее на полку, сказал:
— Я наговорил вам кучу глупостей. Все не так, как я говорил. Просто если живешь в доме лесного работника, то можно продать несколько кубометров краденого леса, поставить силки на серну. Но когда живешь в таком домике, как этот, то можно расставлять силки на крупного зверя.
— Что будет с этими домами?
— Не знаю. Для детского сада они не годятся, потому что стоят далеко в лесу. Для богадельни — слишком малы. Для дома отдыха тоже. Если их отдать лесным рабочим, то они их тотчас же разорят. Думаю, что вещи отсюда вывезут, а дома продадут кому-нибудь или подарят за какие-нибудь заслуги.
— И появится здесь такой же, какой тут жил?
— Может…
— А потом мы приедем для инвентаризации постельного белья.
— Не исключаю такой возможности. Ведь если ее исключить, зачем бы была нужна ваша профессия?
— Вы правы. Только тот, кто тут жил, кажется, ничего не украл, он что-то выдал.
— Это одно и то же. За измену тоже платят.
— А вы украли или выдали?
— Это меня выдали, — сухо заявил Марын.
Они услышали приближающиеся шаги — пришел зевающий от скуки старый лесничий и две бухгалтерши с прическами. У них был готов протокол, то есть список всего белья, находящегося в доме. Марын подписал документ, даже не читая его. Кондрадт сделал это раньше.
Тайняк погасил свет в холле, и из мрака, который их на миг охватил, они вышли прямо на яркое июньское солнце, освещающее подъезд, не заслоненный деревьями.
— Предупреждаю всех, что то, в чем мы участвовали и чего были свидетелями — государственная тайна, — со скучающей миной продекламировал тайняк. Старый Кондрадт по-военному выпрямился:
— Надо заботиться о чести нашей фирмы.
Тайняк наклеил новые полоски бумаги, навесил пломбы, потом предложил лесничему отвезти его в Гауды, но старый отказался. Он хотел пройтись по лесу, осмотреть свое хозяйство — так он выразился. Марын, ведя кобылу под уздцы, вышел вместе с Кондрадтом из высоких ворот. Минуту спустя две серые «Волги» исчезли за поворотом асфальтовой дороги, а они немного задержались в лесу, в тени толстого дуба. На продолговатом исхудавшем лице лесничего все еще сохранялось выражение большой серьезности, потому что он чувствовал себя важным человеком из-за того, что участвовал в деле государственной важности. Старому не нравилось, что Марын, обычный охотинспектор, как-то иронично скалит зубы, поглядывая на два белых домика, скрытых за зеленой стеной лесных деревьев. «Нехороший жилец у Хорста, — подумал Кондрадт. — Я должен его остеречь». Дошли до него слухи, что тот или иной возвращается из лесу побитый или даже изуродованный, а потом рассказывает, что волк на него напал. Множество мелких фактов указывало на то, что в последнее время браконьеры боялись ходить в лес, но ни одно дело о браконьерстве не было направлено в суд. Этот охотинспектор был, похоже, недотепой. И отчего он так скалит белые зубы, глядя в сторону тех домов?
— В этом нет ничего смешного, — сделал он Марыну замечание. — Печальная история, которую надо сохранить в тайне.
— Честь фирмы, как это вы назвали, — рассмеялся Марын.
— Да, — по-солдатски вытянулся Кондрадт.
— Но иногда бухгалтер или кто-то из директоров что-нибудь крадет. — Марын перестал улыбаться.
— Это ерунда. Так было здесь когда-то, и так будет дальше. Всегда надо заботиться о добром имени фирмы. Теперь этого людям не привьешь, и поэтому столько шуму делают из ничего. Например, лес тоже фирма, в которой мы работаем и которая нас кормит.
— И по нему бродит много браконьеров, — заметил Марын. — Что с ними делать? Посмотрите в сторону дороги. Лес уже начинает ее пожирать, потому что кто-то плохо положил асфальт. А лес только ждет…
— Это Хорст вам сказал? — И добавил, не дожидаясь ответа Марына:
— Переезжайте от Хорста, и как можно скорее. Он сумасшедший. Я любил его, но он слишком ненавидит лес и на этой почве совсем помешался. Это вы ему посоветовали, чтобы он написал властям о снесенном кладбище? Зачем? Вчера у меня был Маслоха и размахивал пачкой в тридцать заявлений, которые он собрал среди лесных рабочих, лесников и лесничих. На плантации никакого кладбища не было. Я тоже подписал такое заявление, хотя Хорст мой приятель.
— Это странно…
— Нет в
