с болью написанное письмо резидента, он сразу проникся к нему большим уважением, поверил этому человеку, как старому знакомому. Действуя по принципу «доверяй, но проверяй» (в царившей в те годы атмосфере подозрительности и шпиономании это было вполне естественно), Фитин запросил его личное дело. Особое внимание он обратил на подшитую в конце аттестацию резидента Геннадия. В ней отмечалось:

«…Проявляя инициативу и изобретательность, Овакимян постоянно добывает ценные документальные материалы, способствующие развитию советской науки и народного хозяйства. Много сил и энергии он отдает не только получению развединформации, но и обучению и воспитанию агентов, привитию им необходимых для работы с разведкой положительных качеств, таких как, скажем, смелость, конспиративность и дисциплинированность. В этих же целях он вынужден, несмотря на свою большую занятость, выезжать в другие штаты далеко за пределы Нью-Йорка, в частности, на Западное побережье США…»

Дочитав до конца аттестацию, Фитин убедился, что на Овакимяна как профессионала высокого класса не только можно положиться, но и всецело ему доверять. В тот же день Фитин поручил кадровикам подобрать несколько человек для направления в нью-йоркскую резидентуру. Первым выехал туда хорошо владевший английским языком Д.В. Осколков. Через некоторое время материалы к выезду были подготовлены еще на трех кандидатов — А.Н. Антонова, А.И. Прудникова и П.П. Пшеничного. Однако возвратившийся несколько раньше из командировки в США А.Г. Граур нарушил планы Фитина по оказанию помощи резидентуре Геннадия: в докладной записке на имя Берии он выдвинул ряд рекомендаций, противоположных намерениям начальника разведки:

«1. Во исполнение указания т. Наркома полагал бы возможным сократить до минимума работу с источниками информации, явки проводить только с ценными, не вызывающими сомнения агентами. Исходя из этого, оставить на связи из 36 — десять агентов по научно-технической линии и из 53 — тринадцать по линии политической разведки.

2. Отозвать в СССР как не вполне надежного и к тому же нездорового сотрудника резидентуры Гарри[105], а также разведчиков-нелегалов Юнга, Юзика[106] и Мартинеса[107], оформленных на работу в разведку врагами народа Ежовым, Пассовым и Шпигельглазом.

3. Резидента Геннадия как не внушающего политического доверия откомандировать в Москву, а учитывая его подозрительное поведение, связанное с задержкой обещанной им отправки семьи в Союз, и темную историю с братом жены, неким М.А. Абовяном[108], внезапно умершим в Нью-Йорке, полагал бы целесообразным передоложить т. Наркому весь круг вопросов, как они были мною представлены в докладной т. Прудникова в марте с. г.».

Вскоре после этого пасквиля последовало указание Л. Берии об отзыве из США нелегала Юнга. Через него Овакимян передал записку для В.М. Зарубина:

«Уважаемый Василий Михайлович!

Вы конечно же знаете, зачем приезжал к нам ямокопатель ГАВ-ГАВ[109]. Он пытался загнать меня в пятый угол, но не на того нарвался, видимо, забыл, что я — армянин. Потом он стал настойчиво убеждать меня свернуть всю работу, ссылаясь на какое-то указание Павла[110], чему я мало верил. Да и вообще мне многое непонятно: и массовый отзыв оперативных и неоперативных сотрудников из-за кордона, и нечеткость и странная медлительность Центра в решении многих вопросов, которые мы ставим перед вами.

Признаться, я страшно устал от всего этого. Поэтому все, что будет в ваших силах, похлопочите за мой отъезд отсюда.

Геннадий».

Опытный разведчик-нелегал В.М. Зарубин прекрасно понимал Овакимяна и его настойчивые просьбы о возвращении домой, но он считал, что его приезд в Москву тоже не сулит ему ничего хорошего: из бывшей сотни сотрудников Центра после массовых репрессий Берии в живых и на воле оставалось к тому времени около двадцати человек, а в подразделении научно-технической разведки — всего двое. А что могло ожидать на Родине руководителя одной из немногих не подвергшихся полному разгрому резидентур, догадаться было нетрудно: скорее всего пуля или изгнание из внешней разведки. И все же Зарубин посчитал своим долгом тактично ответить Геннадию:

«…Передал твою просьбу, что ты сильно устал. Это подтвердил у руководства и недавно прибывший из Нью-Йорка Игорь[111]. Каково будет решение — не знаю. Но лучше, если ты поставишь этот вопрос официально перед самим Павлом.

Максим[112].

23.06.40 г.».

Но поторопилось руководство Наркомхимпрома СССР. Оно направило письма в ЦК ВКП(б) на имя Сталина и в НКВД — Берии с сообщением о том, что наркомат не заинтересован в дальнейшем пребывании за границей Г.Б. Овакимяна, и поэтому Наркомфин по их просьбе прекратил отпуск валюты на выплату ему ежемесячной зарплаты в размере 150 долларов США. Возможно, вопрос с отъездом Овакимяна домой решился бы и положительно, если бы не стечение ряда обстоятельств: агент Звук в то время попал в поле зрения ФБР, и перед Геннадием была поставлена срочная задача по организации его побега в СССР. Поэтому в ЦК ВКП(б) пошло из НКВД письмо совершенно иного характера:

«Секретно.

Управление кадров ЦК

т. Силину.

Учитывая, что в настоящий момент имеется острая необходимость оставления Гайка Бадаловича Овакимяна на работе в Нью-Йорке, просим продлить загранкомандировку до 31 декабря 1940 г. и дать указание Наркомфину о выплате ему задолженности с 1 января с. г. по 150 долларов в месяц.

Начальник 5‐го отдела ГУ ГБ НКВД СССР

майор госбезопасности П. Фитин

5 августа 1940 г.».

Так Геннадий снова был оставлен работать в Нью-Йорке, и, несмотря на большой некомплект кадровых разведчиков, резидентура под его руководством продолжала добывать ценнейшие сведения по новым видам вооружений и военной технике: были получены документальные данные о проекте первого стратосферного самолета, о кислородных масках, об использовании глицерина в военных целях и новой технологии его производства. Тогда же Овакимяном была зафиксирована и проанализирована ситуация, связанная с большим наплывом из Европы крупных ученых-физиков, спасающихся от коричневой чумы фашизма. В своем сообщении в Центр он делает вывод о том, что данное обстоятельство позволит Соединенным Штатам значительно увеличить свой научный потенциал и достигнуть ощутимых практических результатов во многих отраслях знаний и экономике.

Тогда же на основании разрозненных агентурных данных он высказывает предположение о начавшихся в Америке совершенно секретных — особой важности — исследованиях по использованию высвобождающейся энергии при расщеплении ядер урана в создании взрывного устройства огромной разрушительной силы[113] и начал активно собирать информацию об этом. Предположение Овакимяна вскоре подтвердилось разведданными, полученными Центром из Лондона. Вот тогда-то новое руководство отделившегося от НКВД Наркомата госбезопасности во главе с В.Н. Меркуловым и отказалось от ранее внушавшейся мысли о нецелесообразности ведения за границей научно-технической разведки и дало резидентурам указание о налаживании и активизации этой линии работы.

Почувствовав более внимательное и заинтересованное отношение