"Притом, — думал Спиридов, — княгиня имеет полное право негодовать на меня за то, что на ее горячее письмо я не дал ей никакого ответа. Если ей неизвестно ничего о моем плене, то чем должна она объяснить себе мое молчание в ответ на ее страстный призыв, как не желанием прекратить с ней прежние отношения?"

При мысли о возможности подобного недоразумения Спиридовым иногда овладевала сильная тревога. Если бы хоть какая-нибудь возможность была на писать, он сейчас же бы написал и оправдался в ее глазах, но, к величайшему его огорчению, между Ечень-Дагом и Петербургом немыслимы были ника кие сношения, а потому приходилось безропотно покориться своей судьбе.

Однажды вечером, сидя около сакли и задумчиво глядя на кроваво-багровый диск солнца, постепенно тонувшего за снежными вершинами, Спиридов увидел горца, осторожно подходившего к нему.

— Что тебе надо? — спросил Спиридов. За время плена он немного выучился говорить по-чеченски.

Вместо ответа татарин полез рукой за пазуху и, вытащив оттуда толстый пакет, подал его Спиридову.

— От кого это? — спросил немного изумленный Петр Андреевич.

— От русского солдата Ивана, что у Николай-бека служил.

— А где он сам? полюбопытствовал Спиридов.

Горец развел руками и, горячо жестикулируя, принялся о чем-то рассказывать. Долго Спиридов не мог ничего понять, и только когда подошел Наджав-бек, ему с его помощью с грехом пополам удалось наконец до некоторой степени уяснить себе, в чем дело. Из слов горца выяснилось, что Иван зачем-то пробрался в русскую крепость, где был узнан, схвачен и, как принявший мусульманство и служивший Шамилю, — расстрелян. Татарин пространно рассказывал о подробностях казни и о том, каким молодцом держал себя Иван до последней минуты, но Спиридов мало что понял из его рассказа. Меньше всего было для него понятным, каким образом очутился принесенный ему горцем пакет в руках неожиданного посланца и откуда он взялся. Не добившись толку, Петр Андреевич махнул рукой и поспешил вскрыть пакет.

Письмо было от Зины Балкашиной. Спиридов чрезвычайно обрадовался и с жадностью принялся за чтение. На этот раз письмо было очень длинно и полно известий, глубоко поразивших Спиридова.

Зина писала о Двоекуровой, о ее приезде на Кавказ с целью принять участие в деле выкупа Спиридова.

Это известие ошеломило Петра Андреевича и наполнило его сердце ощущением радости. Элен на Кавказе, она узнала о несчастье, постигшем его, и поспешила на его спасение. Мог ли он рассчитывать на что-либо подобное? Разумеется, нет. Как же он был несправедлив и гадок, предполагая, будто Элен забыла его в вихре светских удовольствий. В то время как он воображал ее в Петербурге, окруженной толпою поклонников, она жила в скромном поселении, в штаб-квартире, вне привычных для нее условий жизни, умирая от скуки. От волнения Спиридов долго не мог сосредоточиться на письме, строчки расплывались перед его глазами, и он никак не улавливал смысла читаемого. Однако по мере того, как он читал, им начало овладевать недоумение, перешедшее скоро в беспокойство и закончившееся припадком глухого бешенства.

С помертвевшим лицом, с крепко стиснутыми зуба ми и мрачно сверкающим взглядом сидел Спиридов, держа в опущенной руке письмо, а другой разглаживая, по своей привычке, пылавший лоб. То, что он узнал из последующих сообщений Зины, превосходило всякое вероятие. Зина писала ему о том, как, при ехав в штаб-квартиру, княгиня странно повела себя с молодежью, остававшеюся в селении, о ее дружбе с хорунжим Богученко, о подарках, которые она ему сделала, о кольце, полученном им от нее, о тех упор пых слухах, какие носились по поводу всего этого в селении.

"Несмотря на очевидность, многие еще не верили, — писала Зина. — Меньше всего Аня и ее отец. Они оба горячо заступались за госпожу Двоекурову до той минуты, когда Аня сама лично застала своего жениха, Ваню Колосова, обнимающегося с княгиней. Вообразите, что должна была испытать Аня в эту ужасную для нее минуту! Помните, я вам писала, как они любили друг друга, как были счастливы, как радостно готовились к свадьбе, — теперь всему этому конец. Свадьба расстроилась, между ними полный разрыв. Колосов уехал в отряд. Аня плачет день и ночь, на бедного Павла Марковича смотреть больно, так он убит всей этой историей. Кто мог думать о чем-либо подобном? Я сама никогда не поверила бы, если бы не видела своими глазами отчаяния Анюты, не слышала бы из ее уст рассказа об этой гнусности. Княгиня давно завлекала Колосова, и так искусно, что Анюта даже ничего не замечала до тех пор, пока Колосов сам не признался ей в своей любви к госпоже Двоекуровой, но и тогда еще Аня не считала ее виновной. Колосов, чтобы замаскировать свои отношения к княгине, стал собираться в отряд; очевидно, у них был какой-нибудь хитро обдуманный план, но неосторожность выдала их… Накануне отъезда Колосов пошел к Двоекуровой, Аня, не зная об этом, тоже собралась к ней, и вовсе не желая, совершенно нечаянно застала их обнимающими и целующими один другого… Она чуть с ума не сошла и даже не помнит, как выскочила из дома княгини и убежала к себе… Теперь об этом скандале знает все поселение.

И вот ради какой женщины вы теперь песете нестерпимые муки ужасного плена! — заканчивала свое письмо Зина. — Как только подумаю об этом, так мне хочется рыдать и биться головой об стену. Ради нее вы отвергли мою любовь, а я любила вас горячо, не буду скрывать этого, — вы все равно знаете, рисковали жизнью и целых десять месяцев томитесь в неволе… А сколько еще впереди этих месяцев, один Бог знает. Ах, зачем я не мужчина — я собрала бы партию отчаянных смельчаков и попыталась бы освободить вас… Какой бы жертвы ни принесла я, чтобы только видеть вас свободным. Письмо это вам взялся передать тот самый черкес, хорошо говорящий по-русски, который был уже однажды в нашей крепости и взял первое мое письмо к вам. У нас поговаривают, будто это вовсе не татарин, а беглый солдат и большой преступник; я не хочу этому верить: у него такое славное, добродушное лицо. Сегодня его нет в крепости, он куда-то ушел, но завтра утром он обещал прийти. Его хотят задержать, но ради того, чтобы это письмо было доставлено, я готова буду покривить душой и устрою так, что его никто из наших не увидит, когда он придет. Если он даже действительно беглый и