их унять, как ни старался. Он видел кровь, части тел. Так отчетливо, что ему не хотелось закрывать глаза. Он сжимал их снова и снова, но не мог избавиться от видений кровавой бойни.

Не помогало и то, что он подхватил простуду. Неудивительно, после событий последних нескольких дней. Но это было последнее, в чем он сейчас нуждался. Последнее, черт ее подери.

Он снова был на своей крыше в Токстене. Старый дом его родителей — или то, что от него осталось. Сломанная водная башня, в которой можно спать, и огромная дыра в крыше, с которой нужно быть осторожным, чтобы не упасть. Это было немного, но это было его, и для него эта крыша много значила. Когда его пытали в Доме Совета, он думал, что никогда больше ее не увидит.

Его разум продолжал прокручивать все это, что-то меняя, прикидывая, как все могло пойти не так. Как он мог все испортить. В то время он действовал инстинктивно, полагался на свою хитрость. Теперь казалось, что ему все сошло с рук только по чистой случайности. Если бы он не поцарапал броню, его бы сразу заметили. Если бы кто-нибудь заговорил с ним раньше или проявил интерес к тому, что Череп кричал на него, или если бы комната, в которую он нырнул, не была туалетом, или если бы там был кто-то еще, он был бы мертв прямо сейчас. Все то, что он не мог контролировать. Все моменты, когда он мог умереть. Черт, неудивительно, что у него дрожали руки. Сколько удачи у него осталось до того, как она закончится? Раньше он думал, что он непобедимый. Неприкасаемый. Неуловимый. Больше нет.

По телу пробежала дрожь, но он списал ее на холод. На крыше стояла небольшая жаровня, которую смастерил его отец, поэтому Дрен начал собирать дрова и растопку. Много ночей он и его родители провели на крыше, сидя у огня. Мама пела, а папа рассказывал истории. Когда он был ребенком, это было его любимым занятием — он сидит там, завернувшись в одеяло, а мама его обнимает. Он стал делать это реже, когда повзрослел, и вместо этого предпочитал встречаться с Квистом и немного баловаться. Как бы ему хотелось сейчас повернуть время вспять и еще раз послушать, как поет его мама, или даже просто с ней поздороваться. Дрен никогда не представлял себе времени, когда кого-то из них не будет рядом. Он принимал их обоих как должное.

Он закрыл глаза, и на мгновение почти услышал ее, призрак воспоминания на краю его мыслей. Едва уловимый. Сколько пройдет времени, прежде чем она совсем исчезнет из его памяти?

— Возьми себя в руки, — сказал он себе, разжигая огонь.

— Эй Дрен, ты там, наверху? — донесся голос Эндж с этажа ниже. — Я не стану карабкаться наверх, если тебя там нет.

Он ухмыльнулся:

— Да, я здесь. Тащи свою ленивую задницу вверх по этой лестнице.

Задыхаясь и ругаясь, Эндж поднялась, выжимая из себя все оставшиеся силы.

— Если бы у тебя были хоть какие-то манеры, ты бы вместо этого пришел бы ко мне, — сказала она, когда ее голова высунулась из отверстия в крыше.

— Я думал, ты знаешь меня лучше. — Дрен взял ее за руку и помог подняться, радуясь ее видеть. По-настоящему счастливый, на самом деле.

Она взглянула на него из-под челки, добавив немного улыбки.

— О, я тебя прекрасно знаю. — Она сняла с плеча сумку. Быстро покопавшись внутри, она извлекла бутылку вина. — Я подумала, что ты, возможно, сидишь здесь один, жалеешь себя, вероятно, не спишь и нуждаешься в компании — и вот я здесь. Я права?

Он отступил назад, по нему пробежала волна чего-то. Воспоминание. Болезненное. Эндж тоже это увидела:

— Что не так?

Он попытался улыбнуться и покачал головой. «Ничего...» Просто он вспомнил последнего человека, который приносил ему вино и еду. Квист, его двоюродный брат, его лучший друг. До того, как он попытался предать Дрена, до того, как Дрен его убил.

— Я могу уйти, если хочешь... — Эндж отступила к лестнице, правда, медленно, не так, как будто она действительно это имела в виду.

Дрен остановил ее, улыбнулся и забрал бутылку:

— Меня не волнует компания, но вино может остаться.

— Нахальный ублюдок. — Она попыталась выхватить бутылку обратно, но Дрен отскочил в сторону и откупорил бутылку зубами. Эндж рассмеялась. — Классно.

— Это я. — Дрен сделал большой глоток. Вино было темным и насыщенным — лучше всего, что он когда-либо пил раньше. — Где ты это взяла?

— Стащила из кладовки в Доме Совета. Не думаю, что кто-нибудь хватится.

— Хороший ход. Я уже начал думать, что нам следовало оставить немного той еды, вместо того чтобы отдать все.

— Забавно, что ты это говоришь, — сказала Эндж, снова залезая в сумку. Она достала маленькую буханку хлеба, которую бросила Дрену, затем вытащила кусок ветчины.

Еще одно воспоминание. Квист принес почти такую же еду. Блядь. Он мог видеть, как там сидит его кузен, слышать, как он смеется. Этот тупой ублюдок. Зачем он это сделал?

— У тебя есть нож? — спросила Эндж.

У него был тогда нож, конечно. Он воткнул его в Квиста. Тот самый нож, который теперь у него за поясом. Он вздрогнул от этой мысли, почувствовав слабость, тошноту. Комок в горле мешал глотать. Дрен на мгновение закрыл глаза, надел доспехи, снова надел свою маску. Он был лидером, с которым никто не связывался, всегда был готов посмеяться, его ничто не беспокоило. Дрен сунул руку за пояс и вытащил нож:

— Этот подойдет?

— Совершенство. — Эндж ухмыльнулась, тоже играя в игру, давая ему понять, что еще она принесла.

Они вернулись к водной башне и уселись перед его костром. Над ними торчали куски дерева, образуя что-то вроде крыши, и у него была стопка одеял, чтобы не замерзнуть. Эндж села рядом с ним, так близко, что их руки терлись друг о друга, и они нарезали ветчину полосками, отрезали ломти от хлеба и залпом выпили вино.

— Ты приготовил это на случай, если я появлюсь? — спросила Эндж.

— Конечно. — Он попытался улыбнуться, но все еще чувствовал холод в костях. Будем надеятся, жара скоро с этим справится. Он сглотнул, пытаясь унять зуд в горле.

— Я польщена.

— Ну, в основном я надеялся, что