Он пнул ногой стену, ближайшую к предполагаемому месту расположения комнаты. Штукатурка осыпалась вдоль трещины, затем они услышали смещение кирпичей.

— Я так и думал, — прокомментировал старик. — Это сделала война, сотрясла здание. Доски в порядке, но с раствором покончено.

Он ударил по стене ещё раз и отдёрнул ногу, затем руками вытащил два кирпича, и часть стены рухнула, оставив отверстие больше метра высотой.

— Этого достаточно! — сказал управляющий. Ингельс наклонился, всматриваясь в заваленную пылью щель. Голые доски, стропила и шифер наверху, должно быть, книжные шкафы, задрапированные тканью вдоль стен, что-то в центре комнаты, полностью закрытое рамой, увешанной тяжёлым материалом, возможно бархатом. Пыль ползла по разгоряченному лицу Ингельса, покалывая его, как в лихорадке.

— Эта стена всё равно бы рухнула, хорошо, что вы были здесь, — сказал он управляющему. — Теперь, когда всё сделано, я уверен, вы не будете возражать, если я осмотрюсь. Если я буду ранен, обещаю не предъявлять претензий. Я подпишу отказ, если хотите.

— Думаю, так будет лучше, — сказал управляющий и подождал, пока Ингельс возился со своим портфелем, вчерашним «Вестником», ручкой и листком из блокнота, вытирая брови, на которых пыль и пот превратились в струйки грязи, потирая дрожащие пальцы. Мужчины перелезли через груду кирпичей и подняли бархатную раму. Под ним на высокой прочной подставке стоял зеркальный телескоп почти в тридцать сантиметров длиной. Один из грузчиков наклонился к окуляру, коснулся фокуса.

— Не надо! — закричал Ингельс. — Обстановка может оказаться чрезвычайно важной, — объяснил он, пытаясь рассмеяться.

Управляющий уставился на него.

— Так чем, говорите, вы занимаетесь в «Вестнике»? — спросил он.

— Корреспондент по астрономии, — ответил Ингельс, опасаясь, что этот человек может регулярно читать их газету. — У меня не так много работы, — пробормотал он. — Это сенсационная новость. Если можно, я хотел бы провести несколько часов, осматривая эти книги.

Ингельс услышал, как грузчики и их начальник спускаются по винтовой лестнице. «Извивайтесь», — подумал он и осторожно снял покрывала с книжных шкафов, стараясь уберечь телескоп от пыли, чему на протяжении десятилетий служило бархатное покрытие. Внезапно Ингельс поспешил обратно в коридор. В такт качанию его фонарика качались и стены. Он выбрал одну доску, перекинул её через кирпичи и ткнул в стропила над телескопом, прикрывая его рукой. Через минуту шифер скользнул в сторону, и мгновение спустя Ингельс услышал отдалённый грохот.

Он присел на корточки и посмотрел в окуляр. Без сомнения, когда-то здесь имелся стул. Всё, что Ингельс мог видеть — размытое сумеречное небо. «Скоро ночь», подумал он и положил включенный фонарик на книги. Он вспомнил свет масляной лампы, плескавшийся у его ног во сне.

Большая часть библиотеки была посвящена астрономии. Поскольку многие книги и карты являлись астрологическими, Ингельс обнаружил, что некоторые из них написаны восточным шрифтом. Но были и другие, на полках в самом дальнем от запертой двери углу: «История Атлантиды и потерянной Лемурии», «Образ Мира», «Книга Исследований», «Откровения Глааки». Последние составляли девять томов. Ингельс, испытывая любопытство, вытащил их из шкафа, и пыль поднялась перед его лицом, как облака из сна.

Голоса медленно текли по лестнице, далеко внизу продавали кровати. В тесной комнате, затуманенной пылью, скопившейся у дыры в крыше, на которую терпеливо смотрел телескоп, Ингельсу казалось, что он снова погружается в сон. Потрескавшиеся обрывки страниц прилипли к ногтям. Он читал в книгах заклинания, звучащие как голоса, бормочущие во сне, они постоянно переходили в другой неуклюжий стиль. В книги были вложены эскизы и картинки, некоторые по-детски грубые, некоторые поразительно подробные: М'нагала, щупальца чего-то похожего на раздутые сырые внутренности и глаза; Глааки, наполовину погруженное в воду губчатое лицо, выглядывающее из озера; Р'льех, город на острове, торжествующе возвышающийся над морем, огромная приоткрытая дверь. Ингельсу это было знакомо, он спокойно воспринимал информацию. Теперь он чувствовал, что у него никогда не было причин сомневаться в своем сне.

Ранняя зимняя ночь перекрыла дыру в крыше. Ингельс снова наклонился к окуляру. Теперь в телескопе он видел только темноту. Её словно размывало расстоянием; Ингельс чувствовал, как его головокружительно тянет вниз по трубе из тьмы, в безграничную пустоту, которую не может заполнить никакое количество материи. «Ещё нет, — подумал он, быстро отступая от телескопа, — скоро».

Кто-то уставился на него. Девушка. Она хмуро смотрела на дыру в крыше. Продавщица.

— Мы скоро закрываемся, — сказала она.

— Хорошо, — ответил Ингельс, возвращаясь к книге, лежащей текстом вверх в рассеянном свете. Она устроилась поудобнее, открывая ему новую страницу и подчёркнутую фразу: «когда звёзды примут правильное положение». Ингельс уставился на книгу, пытаясь понять. Это должно что-то значить. Туманные книги окружили его. Он покачал головой и быстро перелистал страницы в поисках подчёркнутых мест. Эта фраза повторялась в следующем томе, нет, она была дополнена: «когда звёзды примут правильное положение вновь». Он резко взглянул вверх, в настойчивую ночь над головой. Через минуту он зарычал. Здесь был подчёркнут целый отрывок:

«Хотя вселенная может притворяться непостоянной, её душа всегда знала своих хозяев. Сон её хозяев есть лишь величайший цикл всей жизни, ибо как вызов и забвение зимы оказываются тщетными летом, так вызов и забвение человека и тех, кто принял на себя управление, будут отброшены пробуждёнными хозяевами. Когда эти времена зимней спячки закончатся, и время пробуждения приблизится, сама вселенная пошлёт Предвестника и Создателя, Гхрота. Он тот, кто призовёт звёзды и миры к праведности. Он тот, кто поднимет спящих хозяев из их нор и утонувших могил; кто поднимет сами могилы. Он тот, кто будет внимателен к тем мирам, где идолопоклонники считают себя управителями. Он тот, кто подчинит себе миры, пока все не признают свою самонадеянность и не преклонятся».

«Гхрот, — подумал Ингельс, глядя на дыру в крыше. — Тогда у них даже было имя для него, несмотря на суеверный язык. Не то чтобы это было так уж удивительно. Человек смотрел на кометы таким же образом, это тоже самое. Предзнаменование, которое становится почти богом. Но предзнаменование чего?»

Ингельс внезапно задумался. «Что именно должно произойти, когда звезды снова примут правильное положение?» Он опустился на колени в пыль и принялся рыться в книгах. Больше никаких подчёркиваний. Он бросился обратно к телескопу. Его бёдра болели, когда он присел на корточки. Что-то появилось в окуляре.

Это был внешний край блуждающей планеты, вползающий в поле зрения телескопа. По мере приближения она расплывалась, иногда становясь почти чёткой. Ингельс почувствовал, как пустота внезапно обрушилась на него. Теперь планета превратилась в расплывчатое красноватое пятно. Он потянулся к фокусу, настраивая его.

— Мы закрываемся, — сказал управляющий у него за спиной.

— Я недолго, — воскликнул