– У них в команде раненые, – напомнила Наоми. – И корабль, вероятно, поврежден. И им еще надо забрать со станции Драпер Танаку.

– Думаю, забирать ее они не станут. А если бы попытались, нам это на руку. Джиллиан загрузила нам все баки доверху. И все-таки, по мне, лучше не гнать так сейчас, а сохранить реактивную массу на потом.

Он не сказал: «Не знаю, найдем ли мы, где дозаправиться». Слова были ни к чему. И куда они направятся, какой у них план, он тоже не спросил. Они втроем слушали, как звучит «Роси» – будто задетый перышком гонг, мелодичным звоном исправного корабля. Джим толком не понимал, чего они ждут, но молчать было хорошо.

Алекс нарушил молчание, глуховато проговорив:

– Бобби предупреждала, что за Джиллиан нужен присмотр – очень уж она своенравна. Тут не только самостоятельность. Она была самостоятельной, но и с червоточинкой, понимаете?

– Вся в отца, – кивнула Наоми.

– Она была умнее отца, – не согласился Алекс. – Еще несколько лет, и выросла бы в хорошего капитана. И «Предштормовой» был хороший корабль. Лучше него для меня только «Роси».

– Правда? – спросил Джим.

Алекс покачал головой.

– Ну, он был жутковатый. Все лаконские корабли меня малость пугают. Просто у меня на глазах только что погибли друзья, вот ностальгия и пробрала.

Связь включилась, не дав Джиму ответить. Голос Терезы, разбитый отрывистым, тревожным собачьим лаем, прервал разговор:

– Я в медотсеке. Нужна помощь. У него опять приступ.

* * *

Медицинские системы сделали для Амоса все, что могли; результаты их трудов можно было свести к фразе: «Выглядит не более необычно, чем обычно». Амос лежал в автодоке, откинув голову на светлую подушечку. Взгляд сплошь залитых чернотой глаз отслеживался с трудом, но Джим почти не сомневался, что механик смотрит на него.

– Сколько я был в отключке?

– Около получаса, – ответил Джим. – Как себя чувствуешь?

– Не прочь прогулять смену. Изматывает меня эта дрянь.

– Стало повторяться чаще, а?

– Да нет.

– А кажется, что чаще.

– Ну, да, чаще. Но тут ничего плохого нет. Это просто док усердствует.

Джим кинул растерянный взгляд на автодоктора.

Амос покачал головой.

– Нет. Окойе. Она жмет на полную катушку там, в Адро, спешит разобраться, а мы все, такие… – он указал на свои глаза, – как-то связаны, вот меня и накрывает.

– Это точно?

– Почти уверен. Я после каждого припадка знаю больше, чем раньше.

– Например?

– Ничего стоящего, – вздохнул Амос. – В их спектре есть дыры – вроде как проломы в пространстве. И существует свет, способный вроде бы мыслить. Нет, наверное, это любопытно, но за инструмент не сгодится.

– Как тебе кажется, она чего-то добилась?

– Это же не такая связь, как по направленному лучу. Мы с ней не разговариваем, – сказал Амос и сдвинул брови. – Во всяком случае, это не совсем разговор. Скорее, как если бы я подслушивал, что творится в соседней каюте. И… знаешь, если в комнате с тобой есть люди, ты и не глядя знаешь, где кто стоит. Нас там всегда трое.

– Девочка и ее брат? – предположил Джим.

– Насчет этого не уверен, но нас трое. Я понимаю, как неудачно, что в такой переделке на меня нельзя толком положиться, но сделать ничего не могу. Кроме как учить Кроху, чтоб заменила меня, если что.

Джим собирался сказать: «Не знаю, готов ли я доверить наши жизни шестнадцатилетнему механику», – но тут в коридоре звонко тявкнули, и к ним присоединились Тереза с Ондатрой. В одной руке девочка держала пищевой тюбик, в другой – питьевую грушу. Волосы, чтобы не лезли в глаза в невесомости, стянула в узел на затылке. Была в магнитных ботинках, но магниты отключила.

Собака ухмылялась и усердно махала хвостом.

– Полегчало? – спросила Тереза.

Джим изумился ее небрежной деловитости. Он почти год летал с ней на одном корабле, но в памяти оставалось давнее: не по годам серьезный ребенок – с грузом целой империи на плечах, но все же ребенок. Сейчас она достигла возраста, позволявшего подписывать долгосрочные контракты, возраста эмансипации и права на собственное базовое пособие – если бы жила на Земле, – возраста, когда тяжелый припадок у единственного в мире друга не выбивает тебя из колеи.

– Привожу себя в порядок, – сказал ей Амос.

– Я тебе принесла белую дробленку и лимонад. Соль, сахар и вода. Понимаешь, я прикинула насчет электролитов.

У Джима при разговоре о еде напомнил о себе желудок. Джим не разобрал, требует он пищи или бунтует против нее.

– Спасибо. – Амос протянул руку, Тереза ловко вложила ему в ладонь тюбик – как будто подала инструмент. – Ты срочную инвентаризацию сделала?

– Как раз собираюсь, – сказала она, потом повернулась к Джиму, впервые встретила его взгляд и кивнула, выходя.

Ондатра, прежде чему уйти за хозяйкой, добилась, чтобы Джим и Амос по очереди почесали ей за ухом. Хромоты после перегрузки Джим у старушки не заметил.

– О чем задумался, кэп?

– Подумал, каково в шестнадцать лет быть такой важной особой, чтобы за тебя убивали.

– Да уж, хреново ей приходится, – покладисто согласился Амос. – Но мы делаем для нее единственное, что можем.

– Позволяем остаться?

– Ну да.

– Знаю, – вздохнул Джим. – Хотя я и с этим предвижу сложности. Танака так легко не отступится.

– Она мне напоминает Бобби, – сказал Амос так, будто соглашался.

– Наоми думает, не замышлял ли Трехо предательства с самого начала.

– А ты нет? – Амос выдавил себе в рот каши из тюбика и кивнул Джиму: продолжай.

– Ни разу не ловил Трехо на лжи. И Дуарте тоже, а он там задавал тон. Он был грандиозен. Он был беспощаден. В паре вещей даже гениален и потому вообразил, что хорош во всем. Но он верил, что действует во благо.

– Из тех ребят, что запихнут тебя под цепную пилу, но в баре локтем не толкнут, – кивнул Амос. – Знавал я таких.

– Эта, полковник Танака, – думаю, она потому так лютует, что не достала нас в Новом Египте. К тому же я стрелял ей в лицо.

– Да, – согласился Амос, – это причина.

– Думаешь, она остынет, если объяснить, что я хотел только убить?

– Похоже, у них правое щупальце не знает, что делает левое, – сказал Амос. – У высшего командования не одна цель, да и править галактической империей – дело нелегкое. Может, насчет Трехо ты и прав. Может, Танака все завалила просто потому, что приняла это как личное дело.

Они еще немного помолчали, а потом Джим снова вздохнул.