нотку гордости. – Думаете, люди мечтали бы о Башне, если бы здесь было плохо жить? Ее построили для счастья. Понимаешь, дружище, для счастья!

– А вот вы, например, здесь счастливы? – спросил я. Водитель повернулся и посмотрел на меня, но ничего не ответил. В черном зеркале его очков я увидел себя самого, будто и вопрос задавал себе же. Но когда я совсем перестал ждать ответа, водитель неожиданно сказал:

– Когда понадоблюсь – ай л би бек. – И козырнул. В нашем городе так делали ради смеха, но мой водитель, кажется, был серьезнее камня.

– Чего? – переспросил я.

– Приехали, чего.

Я так и не рассмотрел его машину и не расспросил про нее. И, провожая взглядом закрывающуюся дверь, не знал, что пользовался трансфером в первый и последний раз.

А увидев эту гигантскую сверкающую надпись на зеркальной стене, и вовсе забыл обо всем. Дело было не в самих словах, которые я увидел, —

ХРYСТ ALKO,

они, как это обычно случалось в Башне, не говорили мне ни о чем. Дело в том, что эти слова были собраны из сотен маленьких разноцветных стаканчиков, из каких я в Супермассивном холле впервые пригубил коктейль.

Проем, ведущий в это заведение, был широким, и вместо грубой ткани гостей встречали широкие затемненные двери из стекла. Но больше всего удивляло то, как просто и изящно здесь решили вопрос с меликами: недалеко от проема в Хрусталь, как почему-то называл это место водитель, очерченная белым дорожка для колесистов вдруг оборачивалась мостом с высокими перилами, который изгибался симметричной дугой. Таким образом, путь колесистов пролегал над стеклянными дверями, что избавляло посетителей от необходимости пропускать их.

– Если это решение настолько очевидно, почему так не поступили везде? – сказал я вместо приветствия первому же, кого встретил внутри. Это был человек с редкими усами, в коричневой куртке, шляпе и безразмерных черных штанах. Вся одежда на нем казалась такой потрепанной, будто ее носили со дня основания Башни.

– Это лишило бы их морального превосходства, – протянул человек в шляпе. – Хотя, если задуматься… ты умеешь?

– Что умеешь?

Он пытливо, изучающе осмотрел меня.

– Задумываться. Умеешь?

– А, – рассмеялся я напряженно. – Вообще, да, но я пришел сюда не за этим. Я бы даже сказал, наоборот. Мне бы…

– Плевать, зачем ты пришел, – резко оборвал меня усатый. – Так вот, если задуматься, превосходство над теми, кто приходит сюда, не такое уж и превосходство. Отсюда редко уходят на своих двоих, а если и уходят, то недалеко. Так и лежат… А ты прикинь – была бы там дорожка? Кто из нас будет смотреть на этот сраный датчик? Так что нас с тобой, братишка, кто только не превосходит!

Он сделал шаг ко мне и неловко попытался обнять, но я отстранился.

– Это вы так приветствуете посетителей? Считайте, что я просто услышал «Добро пожаловать», ладно?

– Считай, что ты глухой, – огрызнулся усатый. – Я сказал, что это не самое статусное место уровня. Далеко не самое…

– Теперь уж и мне наплевать, – отозвался я. – А здесь везде так темно? Вы хозяин зала?

– В этом зале, парень, каждый сам себе хозяин, – ответил усатый, и только теперь я заметил, что он еле стоял на ногах. Возможно, стоило дать ему опереться на себя? Но так или иначе было поздно.

– Ты проходи, проходи…

Это были последние слова, которые я слышал от усатого. Договорив их, он рухнул наземь.

В зале было действительно мало света. Сперва я шел впотьмах и пожалел, что не взял с собой лампу. Вдруг здесь случилось бы чудо и она загорелась, осветила мне дорогу? Почти лишенный зрения, я прислушивался к каждому звуку – позади меня стояла тишина, зато оттуда, куда я шел, доносился легкий гул. Сделав еще несколько шагов впотьмах, я услышал под ногами хруст. А руки, которыми я беспорядочно водил перед собой, чтобы ненароком не удариться, нащупали что-то мягкое и подвижное. Ткань, догадался я, такая же, как во всех зеркальных залах. Я лишь не видел, какого она цвета, но это и не имело значения. Осторожно попытался отодвинуть, но так и не понял, где она раздвигается, где край, который можно было бы дернуть, приподнять, и тогда сделал отчаянную попытку: разогнался и прыгнул, навалившись на ткань всем своим весом.

Ну конечно же, я упал. Подо мной оказались осколки – и не какая-то жалкая кучка, а целое море, не меньше. Ведь может быть море осколков? Не знаю. Наверное, может. Вот только зачем? Смотреть на них было больно: прямо в глаза бил розовый свет. Со всех сторон все искрилось, я зажмуривался, вновь открывал глаза, пытаясь понять, что это, и тут же закрывал снова. Пока наконец не понял: я опять в Севастополе.

Но я уже знал ухищрения Башни и не сомневался в том, что это место, как и любое другое внутри нее, Севастополем быть не может. К тому же очередной Севастополь, на сей раз розово-осколочный, и не пытался выдать себя за настоящий, он изначально будто вопил всем своим видном: я – декорация.

«В чем смысл и суть самой Башни, если она раз за разом воспроизводит Севастополь?» – недоумевал я. Ведь она задумана как выход из города, как альтернатива ему. Или так происходило лишь со мной?

Но какой же он был странный, этот новый Севастополь! Сахарные, игрушечные стены знакомых мне домов, выбитые зачем-то стекла с декоративными сверкающими осколками, которые торчали из пустых рам, приоткрытые подъезды с провисшими деревянными дверями, выкрашенные в тусклый розовый цвет.

И эти бесконечные осколки под ногами – все было усеяно ими в несколько слоев, но, что самое главное, они были совсем не опасны. Стеклянные лишь на вид, они были сделаны из другого, неведомого мне материала, и этот материал не мог не то что резать – даже оцарапать руку. Можно было нырнуть в него и кататься по земле или представлять, как будто ты плывешь… Да мало ли чего? Просто идти по ним мелкими шагами, и слушать хруст из-под ног, и смотреть на три сахарных дома, стоящих торцами друг к другу, – уже одно это завораживало.

Пространство, где я находился, само казалось большим осколком: словно из города вырезали реальный кусок улицы, спрятали куда-то людей, стены припорошили блестками, стекла выбили и заколотили, а землю усыпали по щиколотку стеклышками. Все было как живое, но при этом очевидно, вопиюще неживое. Был ли замысел Башни таков? Я подумал, шагая по осколкам к подъезду, каков парадокс: то, что Башня пыталась создать намеренно мертвым, изначально было живее того,