воды и тряпки. Напои его. Приложи ему компрессы ко лбу, к затылку, в области паха и на щиколотки. – После чего спросил Мерет: – Есть у тебя солдатская трава?

Женщины в замешательстве переглянулись. Я предложил другие названия этого растения:

– Живучая трава? Кровавница?[46]

Неожиданно я вспомнил, что она растет скорее к северу от Великой Воды, а не в Египте. Тогда я стал перечислять целебные травы, доступные в этом регионе.

– Тимьян? Или липа? Крепкий отвар облегчит ему дыхание. И снизит температуру.

Мерет бросилась к ларю для продуктов и принялась рыться в нем.

Я указал на двух других новорожденных:

– Отодвиньте колыбели как можно дальше, иначе младенцы заразят друг друга.

Толстушка и фермерша переставили кроватки, максимально увеличив расстояние между ними.

Я склонился над одним из крикунов. Он раскрыл рот, и я разглядел обложенные белыми пятнами язык, внутреннюю сторону щек и губ. Я вымыл палец, ввел его в детский ротик и, следуя наставлениям Тибора, потер белые точки: если они исчезнут, значит это остатки молока; если нет – это грибок. Увидев, что пятна не уходят, я сделал вывод, что малыш страдает от стоматомикоза.

– Мне бы горечавки. У вас ее нет? Ладно, пока обработаем его пальмовым или кокосовым маслом.

Мерет торжествующе продемонстрировала флакон с последним упомянутым мною веществом.

Я опять сполоснул руки и занялся третьим младенцем. Задрав ножки к животу, заливаясь слезами и побагровев от злости, он бился в запачканных жидким калом пеленках.

– У него довольно банальные рецидивирующие колики, которые бывают на третьем месяце, поскольку, когда он сосет, в его новехонький, не привыкший функционировать пищеварительный аппарат попадает воздух. Есть только один способ облегчить его мучения: делать малышу массаж.

Я тотчас принялся за дело и стал снизу вверх и справа налево разминать нежный розовый животик. Малыш сперва удивился, потом срыгнул, пукнул и почти прекратил орать.

Помещение постепенно заполнила тишина. Ясли обволокло мирное, спокойное тепло, и теперь они напоминали корабль, который после бури вновь попал в тихую гавань.

Две женщины подошли выразить мне свою признательность. А вот Мерет молчала. Я воспользовался этим, чтобы дать им кое-какие рекомендации – некоторые, учитывая их опыт, были бесполезными, другие их заинтриговали и даже увлекли. Я пообещал, что, если они позволят, скоро вернусь, чтобы снабдить их целебными травами и мазями. Они поблагодарили меня и порадовались, что судьбе было угодно, чтобы наши пути пересеклись. По их словам, меня послали боги, и я несомненно был подарком Нила.

Держась в стороне, Мерет слушала их и разглядывала меня с растущим изумлением. Когда обе кумушки отошли, чтобы разжечь огонь и приготовить новые отвары, она приблизилась ко мне:

– Прости, Ноам. Я и не представляла, что ты такой.

– Ничего, я это от тебя утаил.

– Почему?

– Слишком долго объяснять…

Она впилась взглядом в мои глаза.

– Мне казалось, что ты никогда не страдал. Как Пакен. Что ты думаешь только о себе, как Пакен. Я считала, что ты ни на что не годен, как Пакен.

Я склонил голову.

– Глупо, что я позволил тебе так думать.

Оживившись, она продолжала:

– Если ты столько всего знаешь, значит тебя интересуют другие люди!

Я не ответил. Она дружески улыбнулась и заключила:

– Я будто впервые вижу тебя.

Эти слова потрясли меня: неужели она испытывает такой же шок, как я? Неужели у нее, пусть с запозданием, открылись глаза? Ощущает ли она то же, что почувствовал я под окном, когда застал ее играющей на арфе и поющей?

Я поднял голову: устремленные на меня глаза Мерет сияли радостью. Я вздрогнул. Она тоже.

Две ее товарки протянули мне хлеб с запеченными овощами.

– Возьми, это тебе в дорогу, – сказала толстушка.

– Ты далеко живешь? – спросила фермерша.

На ум не приходил никакой ответ. Крыши над головой у меня больше не было. Какую ложь придумать?

Мерет выпрямилась, щеки у нее зарделись, и она пылко ответила:

– Ноам живет у меня.

* * *

Тайна Мерет открылась, а я от этого только еще сильнее полюбил ее. Свет служил ей лучше, чем тьма. Какая женщина! Точно так же, как ее внешность, душа Мерет лучилась чистотой и ясностью. Да, в ее двойной деятельности проскальзывало желание взять реванш за жизненное поражение, но взять возвышенным способом: Мерет, которой было отказано в материнстве, спасала чужих детей, подбирала их, выкармливала на свои средства, а затем подыскивала им семью.

Я осознал, насколько неверно я толковал ее уходы и приходы. Проникавшие под вуалью в ее дом жительницы Мемфиса преследовали две цели: или доверить ей дитя – как Самут, бесстыжая супруга военачальника, или принять ребенка в семью. Мерет стояла на службе жизни.

Когда мы воротились домой, Пакен, заметивший, что мы с его сестрой сблизились, решил, что у него галлюцинация. Его терзало столь сильное любопытство, что он старался не отлучаться надолго, чтобы оценить новые отношения, завязавшиеся между Мерет и мною.

– Что случилось? – спросил он, вцепившись в мою руку.

– Она увидела меня таким, каков я есть.

– Что это значит?

Возможно, я проявил бессердечие, ответив:

– Каков я есть, то есть непохожим на тебя. – Таким образом я загнал его в ловушку. – Я раскрыл ее тайную жизнь. Все изменилось с того момента, когда…

– Предпочитаю ничего не знать, – заявил он. – В любом случае вы наверняка… наконец…

– Что?

– Она уже снимала парик?

– Она не носит парик.

– Прекрати изображать недоумка. Она снимала при тебе парик?

– Для того, кто ничего не хочет знать, ты задаешь слишком много вопросов.

– Понятно, вы еще не спали!

Эта плотская незавершенность не только не успокоила Пакена, но сделала намерения сестры еще более неприличными в его глазах.

– Жду тебя в лавке.

– Забудь, иначе будешь безвылазно торчать там.

Мы с Мерет любили друг друга, однако, как сумел догадаться Пакен, между нами оставалась преграда, которую я не осмеливался преодолеть: мы даже не прикасались друг к другу. Я не брал инициативу в свои руки из страха оскорбить ее, нарушить медленное созревание, в котором она, возможно, испытывала необходимость, – тем более что Мерет знала, что прежде я без счета отдавался другим. И все же отсрочивать момент соития было опасно. Между стремлением отложить действие, чтобы дать желанию окрепнуть, и привычкой к тому, что желаемое не свершается, существует тонкая, хоть и фатальная грань. Я мирился с неудовлетворенностью, поскольку это приятно возбуждало нас, но был против, чтобы она надолго поселилась в наших отношениях.

И вот как-то вечером, после того как Мерет, аккомпанируя себе на арфе, пропела мне несколько мелодий, я рискнул