Она задрала хвост и, настойчиво и протяжно мяукая, принялась на напряженных лапках наворачивать круги по комнате. Рассказывала ли она мне о своих ночах? Описывала свои странствия? Мне кажется, она жестоко упрекала меня за то, что я вынудил ее уйти. Затаившийся в ее черных зрачках лихорадочный ужас постепенно отступал. Несмотря на свой гнев, она вскоре убрала коготки и, покачиваясь на мягких подушечках своих лапок, терлась о сундук, кровать и даже о мои ноги – Тии вновь заявляла права на свою территорию. Наконец она выгнула спинку и подставила ее под мою ласкающую ладонь: кошечка прощала меня.

Я покормил ее. Расценив мой поступок как должное, Тии ломалась недолго. Даже не взглянув на меня, она бросилась к протянутой мною миске и проглотила потроха, которые я специально сохранил для нее. Насытившись, она легко запрыгнула на середину кровати, устроилась там и вылизала шерстку, после чего, не обращая на меня внимания, кончиком лапки пригладила усы.

Я истолковал возвращение Тии как знак. Вероятность победы… Может быть, в один прекрасный день Мерет тоже изменит свое мнение?

Я сделал попытку лучше узнать Мерет. Она избегала меня, так что я решился шпионить за ней. И тут меня тоже ожидали сюрпризы: у Мерет была параллельная жизнь. Она не только привечала странных посетительниц, но частенько исчезала из дому.

Под вечер, полагая, что мы с Пакеном заняты своими делами, она принимала у себя в доме женщин, чье лицо было скрыто вуалью. Видя, к каким предосторожностям прибегают ее гостьи, чтобы не быть застигнутыми, я заподозрил какую-то тайную деятельность. В случае, если я покидал свой наблюдательный пост – заросли тростника – и возвращался в дом, делая вид, будто появился совершенно внезапно, посетительницы замирали и переставали шушукаться. Я поднимался к себе в комнату и приникал ухом к полу, тщетно пытаясь понять, о чем они перешептываются.

Часто по вечерам я пытался шпионить за Мерет во время ее тайных отлучек из хижины. Увы, то ли она замечала меня, то ли по привычке действовала осторожно, но всякий раз она ускользала от моей слежки. Она постоянно сворачивала то туда, то сюда, проникала в какую-то постройку, выходила из нее через потайную дверь, ускоряла шаг, замедляла бег, срезала путь – короче говоря, непостижимым образом отсутствовала с сумерек до рассвета, и мне никак не удавалось определить, в чем состоит ее ночная жизнь. Может, она проводит ночи в объятиях моего более удачливого соперника?

Как-то утром я заговорил об этом с Пакеном:

– Чем занимается твоя сестра?

– Фараон поручил ей играть на арфе.

– Поскольку фараон не отличит флейту от медной трубы, он, наверное, не слишком часто вызывает ее. Чем она занята днем, а иногда и по вечерам? Где она пропадает?

– А, так ты заметил? – Он поскреб затылок, словно в поисках ответа, и, понизив голос, добавил: – Она ввязалась в странное предприятие…

– Какое?

– Не знаю и знать не хочу. С родней так: чем меньше знаешь, тем лучше отношения. Я держусь с ней, как она со мной: мы не задаем друг другу никаких вопросов. И поэтому мы так хорошо ладим… А вот если бы мы стали доискиваться, цепляться один к другому, то прониклись бы неприязнью. Узнай человека как следует, и ты его возненавидишь.

Я никогда не замечал в Пакене ни малейших примет, свидетельствующих о мудрости или наплевательском отношении. И хотя его слова звучали убедительно, мне была чужда идея о том, что уважение к ближнему связано с полным незнанием. В любом случае из его рассуждений я сделал вывод, что расспрашивать его бесполезно, ничего нового я не узнаю. Но что затевают Мерет и ее посетительницы? И встречается ли она с каким-нибудь мужчиной?

Была еще и третья тайна, которая терзала меня: на что ей ее богатство? Она имела гораздо больше, чем требовал ее образ жизни. Должность арфистки при дворе давала ей приличный доход; сдача в аренду двух комнат еще увеличивала достаток; питалась она скромно, пила только воду, чередовала три платья и не имела мебели или иных вещей, кроме арфы. Ей хватило бы средств, чтобы жить в городском доме, а не в лачуге на окраине. Я все меньше и меньше понимал, почему она поселилась на отшибе, да вдобавок ведет такой нищенский образ жизни.

Разгадать эту тайну мне помог случай. Однажды благодаря порыву ветра, который приподнял вуаль, я узнал одну из направлявшихся к Мерет женщин: это была очаровательная темноволосая Самут, покупавшая духи и притирания в парфюмерной лавке, жена царского военачальника. Супруг редко находился в Мемфисе, чаще он руководил экспедициями, обеспечивавшими фараоновские стройки рабочей силой, так что Самут лелеяла и баловала себя, во множестве покупая румяна, пудру, притирания и помады. Веселая и соблазнительная, с подведенными черной краской дерзкими глазами, она не прибегала к нашим с Пакеном услугам, поскольку ее и без нас осаждали усердные и предупредительные любовники. Впрочем, ветер, который дул в тот день, не только открыл лицо Самут, но и натянул покрывало на ее животе, и я понял, что она беременна. В тот момент меня удивило лишь то, что представительница высшего общества посещает лачугу на берегу Нила. Спустя две недели я столкнулся с молодой кокеткой в магазине, где она беседовала с приятельницей, тоже женой военачальника. Обе радовались возвращению мужей, которые провели столько месяцев на чужбине. Тут я заметил, что одетая в облегающее платье Самут лишилась своего живота. Так вот в чем заключалась тайная деятельность Мерет: в случае беременности, порочащей честь дамы, – а беременность Самут явно была связана с супружеской изменой – моя хозяйка помогала женщинам избавиться от неудобного плода. Выходит, соперника у меня наверняка нет!

Помимо того что это открытие принесло мне эгоистическое облегчение – убедило в том, что в двойной жизни Мерет нет другого мужчины, – оно повергло меня в пучину смешанных чувств. С одной стороны, оно свидетельствовало о неожиданной жесткости Мерет, которая контрастировала с ее столь поэтичным дарованием; с другой – почти превращало ее в мою коллегу, ибо в качестве целителя я иногда предписывал противозачаточные, иными словами абортивные[43], вещества. Однако тайный характер этой деятельности Мерет мне претил, поскольку это подвергало опасности как подпольных акушерок, так и решившихся на этот шаг женщин. Не стала ли бы эта деятельность безопасней, если бы Мерет занималась ею открыто?

На черноземной почве Египта практика прерывания беременности хоть и не находилась под запретом, но всего лишь считалась допустимой. За нее не наказывали, однако ее и не