много веков назад. Факт отречения от престола Николая Александровича и вслед за ним Михаила имел место в условиях принуждения, и поэтому ликвидация монархии в России была незаконной. Поскольку дом Романовых от своих прав никогда не отказывался, то никаких причин, препятствующих воцарению этого рода, в природе не существует и быть не может. Что же касается других претендентов, принадлежащих к этому дому, то не ему, мол, великому князю и престолонаследнику Алексею, высказываться на эту тему; пусть скажет свое слово народ.

На деликатные вопросы относительно будущего политического устройства России престолонаследник отвечал, что в наше время речь может идти, разумеется, только о конституционной монархии. Конституция в России давно уже есть и нуждается лишь в некоторых изменениях — в той части, где речь идет о верховной власти и обо всем, что с этим связано.

Корреспонденты из стран, когда-то входивших в состав Российской империи, нередко задавали Алексею вопрос — не думает ли он, в случае прихода к власти, восстанавливать свою страну в прежних границах, включавших в себя Финляндию, Польшу, Украину и прочих. Претендент постоянно заверял спрашивающих об уважении им существующего порядка вещей и своей приверженности мировому статус-кво. Но корреспонденты исламских стран, ранее входивших в состав России, об этом не спрашивали и, казалось, безмолвно произносили традиционное «иншалла!». Ибо сказано в Книге, в суре «Стоящие в ряд»: «И будет вам воздано только за то, что вы совершали». Из чего следовало, что лучше ничего не совершать — пока в этом не возникнет крайней необходимости.

Листочки с краткой биографией Алексея тоже раздавались всем желающим — но только на дальних подступах к Художественному; ближе азороссы никаких вольностей своим конкурентам не дозволяли.

У меня было гостевое приглашение на съезд, и я без труда провел внутрь свою подругу. Мы с Натальей не спешили пока что занимать места в зале.

Времени до начала оставалось достаточно, и мы отправились попить кофе.

По дороге меня забавляла сегодняшняя повышенная активность телевидения.

Очевидно, где-то возник и быстро распространился слух, что на открытии съезда появится наконец и сам претендент Искандер и, не исключено, выступит с программной речью. Как бы ни относился преемник безвременно усопшего президента Объединенных телекомпаний к идее монархии и исламизации, упустить сенсацию он никак не мог бы. Правда, можно было полагать, что первый вице-президент, вот уже несколько часов исполнявший обязанности главы телевидения, придерживался вовсе не тех политических убеждений, что его бывший шеф.

Что касается меня, то я вовсе не был уверен в том, что претендент действительно принял решение присутствовать сегодня на съезде; реши он так, я бы наверняка знал. Хотя я и испытывал некоторые сомнения в собственной осведомленности. Их усиливало то, что открытие заседания все откладывалось. Выпив чашку кофе в одном из буфетов, я не смог удержаться и посетовал на неимоверную дороговизну обслуживания на съезде. Интересно знать, что думают торговцы о среднем уровне доходов делегатов и приглашенной публики. Куда остроумнее было бы сделать угощение вообще бесплатным.

Во все сгущавшейся толпе я увидел знакомую фигуру Бретонского. Мы с Наташей поспешили к нему. Он явно обрадовался нашему появлению: похоже, у него были какие-то новости и ему не терпелось поделиться ими.

— Приветствую вас, барышня. Здравствуйте, господин журналист. Смотрите.

Видите эту четверку? Обратите внимание на выражение их лиц: как будто хины объелись, не правда ли?

Четверо были — бывший нацист Зеленчук, экономист Пахомов, банкир Веревко и Сухов, военный промышленник. Все из моего списка — и все, определенно не представлявшие для меня никакого специфического интереса. Я полюбопытствовал:

— Что же их не устроило, если не секрет?

— Какие же тут секреты — все наружу… Их не устраивает — да и меня тоже, признаться, — что Лепилин захапал себе весь доклад. По сути, объявил себя главным, выдвигающим претендента — а это, как вы понимаете, в будущем чревато всякими благами… Мы все не такие уж альтруисты, у каждого из нас есть свои виды на будущее. Сейчас состоится закрытое заседание оргкомитета съезда. Думаю, что мы сможем изменить регламент, так что каждую главу будет читать другой докладчик. Демократично, вы согласны?

— Наверное, на этом заседании будет интересно…

— Нет-нет, друг мой. И не пытайтесь. Там не будет никого, кроме членов оргкомитета. И, разумеется, самых доверенных лиц. Это ведь только я, идеалист, присутствую тут в единственном числе, мыслителям не нужны помощники; у остальных — и секретари, и референты, и телохранители, и мало ли кто еще…

— Ну а почему бы вам не обзавестись в последний миг…

Бретонский покачал головой.

— Об этом надо было думать месяц назад. Такой номер не пройдет, хотя я бы с удовольствием… (На этот раз взгляд его в сторону Натальи был более продолжительным — и откровенным.) Кстати, не сработает и никакое пишущее устройство. Будьте уверены, с технической точки зрения мероприятие подготовлено на высочайшем уровне.

Это, кстати сказать, было известно мне лучше, чем ему; но я не подал вида.

Через час — то есть за час до открытия — я еще не нашел никого и ничего, что помогло бы ухватиться хоть за самый кончик той тончайшей нитки, которая провела бы по хитрому лабиринту догадок и предположений, в котором я сейчас оказался — почти неожиданно для самого себя.

Между тем делегаты и гости все прибывали; ощущая значение предстоявшего, никто из них не мог спокойно усидеть дома. Все приезжали пораньше, поскольку не каждый день и не каждый год доводится участвовать в событиях воистину исторических. Находившиеся под моим началом люди и внутри театра, и снаружи информировали меня по радио через микронаушник о некоторых вновь прибывающих, а также об обстановке вообще. Сам же я был занят основным делом: искал человека. И не находил. А время между тем утекало — и мне казалось, что прочные перекрытия Художественного театра начинают уже явственно колебаться под ногами. Специалисты искали возможную бомбу и также ничего не могли обнаружить.

Я поднялся, оставив Наташу в холле третьего этажа, куда публику еще не пускали, и тут наушник ожил в очередной раз. Еще и до этого при каждом вызове во мне что-то вздрагивало. Было страшно — вдруг мне доложат, что искомый объект благополучно прибыл и проследовал внутрь. Это означало бы наверняка провал моей версии, свидетельствовало бы о том, что он не был здесь ночью, а следовательно — не устанавливал заряд, не готовил взрыв и вообще причастен к замыслу устранения ничуть не более, чем я сам.

Отзываясь, я старался, чтобы голос звучал так И же