— Ты… ты смотрела, как я стояла у того дома и меня заносило снегом, — прошептала я. — Ты смотрела, как я плакала.

Совершенно ничего не отразилось на ее лице, лишь слегка покраснели глаза.

— Мне нет прощения… — хрипло проговорила она. — Я хотела, чтобы ты выросла сильной, готовой к тем трудностям, которые непременно ожидают в жизни любую женщину такого же, как у тебя, происхождения. Но вместо этого я чуть было не погубила тебя, и так бы и случилось, не вмешайся медсестра Чонсу. Я навеки ей благодарна. Скорее она твоя мать, а не я.

Она подошла ко мне, словно преодолевая бездну между нами. Теперь, когда мать стояла всего в шаге от меня, она неожиданно показалась мне такой уязвимой, такой хрупкой, словно нежный лист ивы.

— Если ты собираешься в Тамян[33], то необходимо как следует преобразиться. Невозможно предугадать, кто станет искать тебя после… случая во дворце.

Она протянула мне коническую соломенную шляпу, и я с сожалением сняла кариму — корону, свидетельствующую о наивысших достижениях девушки моего статуса. Я никогда больше не смогу ее надеть. Мои пальцы пробежали по шелку, и меня согрели воспоминания о том, с какой гордостью я ее носила, и мне было страшно думать, кем я стану без свой каримы, без своего звания.

С трудом сглотнув, я наконец отложила кариму в сторону и надела шляпу, надвинув ее на увлажнившиеся глаза, и тут до меня дошел смысл маминых слов.

— Тамян? — прошептала я. — Почему ты сказала Тамян?

Ее руки, поднятые, чтобы поправить мне шляпу, зависли в воздухе.

— А разве инспектор ничего тебе не сообщил?

— Чего не сообщил?

— По всей видимости, ты попросила тамо из полиции поискать информацию. Всех деталей не знаю, но полицейские выяснили, где сейчас обретается пропавшая ученица. Минджи у родственников в Тамяне, и молодой инспектор уже отправился туда.

Я посмотрела на окровавленный наконечник стрелы, все еще лежавший на подносе, и мое плечо пронзила острая боль. Но все же я намеревалась найти Оджина, хотя теперь я понимала, почему он уехал без меня — до Тамяна было почти два дня езды на лошади.

— Если ты поедешь прямо сейчас, — продолжила мать, — то сможешь перехватить его где-то у реки Хан.

Я-то знала, что поеду — я этого хотела, но никак не могла взять в толк, почему мать хочет от меня того же самого.

— Почему ты меня подначиваешь? — в сомнении спросила я. — Любая другая мать на твоем месте приказала бы мне остаться.

Она быстро набросила на меня соломенную накидку.

— Я наблюдала за тобой все эти три дня и слушала рассказы инспектора о твоем участии в расследовании. И тогда вспомнила о вещем сне, который увидела перед тем, как ты родилась. Мне снился черный дракон, и потому я была уверена, что у меня родится мальчик — но когда на свет появилась девочка, я растерялась. Однако все же дала тебе имя, учитывая мой сон. «Пэк» означает «старший». А «Хён» — «добродетельный, достойный и одаренный». И даже твоего маленького брата я назвала в честь тебя — Тэ-хён.

У меня появилось странное ощущение, будто тело начало покалывать; то же самое ощущение возникло у меня, когда медсестра Кюнхи прочитала последнее письмо обезглавленной дворцовой медсестры к сыну, врачу Кхуну. Но я никак не могла понять, что именно меня беспокоит.

— Теперь я знаю, — продолжала мать, — что ты девушка одаренная, и даже рана в плече вряд ли тебя остановит.

Она достала из сумки на поясе какой-то цилиндрический предмет и вложила мне в ладонь. Холодное серебро успокоило меня, вернуло в настоящее, и я обнаружила, что смотрю на выгравированные на металле изящные символы.

— Этот нож чандо изготовили в округе Пёнён, что в Ульсане[34], — сказала мать. — Я хотела подарить его тебе на свадьбу.

Такой нож символизировал долг замужней женщины, выполнение ею супружеских обязанностей.

— Понятно, — прошептала я, не зная, что еще тут можно добавить.

— Но, похоже, лучше отдать его тебе сейчас. Ведь родители вручают такой нож сыну, когда он достигает совершеннолетия, чтобы он выполнял свой долг, служа королевству. — Она, судорожно выдохнув, немного помолчала. — Теперь ты взрослая и тебе придется принимать трудные решения. Я верю, ты все сделаешь правильно.

Я открыла футляр и вынула из ножен поблескивающий кинжал. Дрожащей рукой взялась за рукоять. Никогда прежде я не держала в руках оружие.

— Возвращайся к нам, Хён-а, — тихо сказала мать и ушла. У меня было тяжело на душе, и я стала молиться о том, чтобы мне не довелось пустить в ход этот кинжал, и одновременно думала: «Я никогда никому не причиню им боль».

Но, возможно, именно так некоторые убийцы и считают — до тех пор, пока не теряют самое дорогое в жизни.

Я гадала, а что же дороже всего мне?

Что может побудить меня лишить жизни другого человека?

17

Я не увидела Оджина на берегу реки Хан, но, перебираясь на другой ее берег, поймала краем глаза проблеск синего шелка на фоне скопления лодок и рыбаков. Он стоял, сложив руки за спиной, и чрезвычайно сосредоточенно слушал какого-то торговца с взваленными на спину коробками. У торговца в руке был сложенный веер, которым он показывал в разных направлениях, а затем прочертил в воздухе волнообразную линию, словно изображал горы.

Я подошла ближе и услышала, как торговец спросил на юго-западном диалекте:

— Точно все запомнили, наыри?

— Получив информацию, — негромко ответил Оджин, — я редко ее забываю.

«Само собой», — подумала я, глядя, как он роняет монету в руку торговца. Оджин сдал государственный экзамен — кваго — в столь юном возрасте, что сомневаться в его способности запоминать и понимать не приходилось. Многие из тех, кто желал сдать этот экзамен, начинали готовиться к нему с пяти лет, но проваливали и на тридцатом году жизни, и даже на восьмидесятом.

Я понимала, почему эти люди так исступленно старались: они хотели вырваться из безвестности.

Безвестности, которой мне теперь не избежать.

Отец будто пробуравил дыру в моем сердце, и его остатки болели у меня в груди. Отец лишил меня мечты, лишил всего.

Заставив себя забыть о своем горе, я глубоко вдохнула свежий воздух и нашла взглядом Оджина. Теперь он шел по широкой пыльной дороге, которая, казалось, исчезает в бледно-голубой дымке. Я последовала за ним, держась на несколько шагов позади, чтобы он меня не услышал, и надвинув шляпу пониже.