Хироко была пьяна и, похоже, нервничала из-за того, что в игре, которую никто не остановил, вдруг оказалась в одиночестве и катится по наклонной. Она рассмеялась. Затем сунула в сумку одну купюру, а остальные с какой-то материнской заботой насильно впихнула в руки Сюнкити.

— Я — за тысячу иен. Я — за тысячу иен.

Хироко поднялась, обняла Сюнкити за шею, снова выпрямилась.

— Я — за тысячу иен. Я — за тысячу иен.

Она пьяно поцеловала Осаму в щёку, и того передёрнуло. Нацуо еле спасся от поцелуя.

— Я — за тысячу иен, — повторяла она пронзительно, и её голос звучал для всех как заклинание, которое резко исторгало её из общества.

Это можно было расценить как отчуждение. Хироко села в кресло боком и без стеснения сняла чулки. Сэйитиро с видом фокусника приблизился, взял двумя пальцами один, показал всем, свернул, положил в гранёный стакан, налил туда виски с содовой и предложил мужчинам.

Тамико расхохоталась:

— Да он грязный! Грязный!

Слово «грязный» прозвучало у неё чисто по-женски и добавило в игру эротики. Кёко следила, кто же из мужчин выпьет. Прямо варварский обряд инициации.

Непьющий Сюнкити отобрал у Сэйитиро стакан. Он смеялся, но Сэйитиро порадовал неприкрытый гнев в его взгляде. «Во время матча он был спокоен. Сейчас впервые разозлился. Именно такой гнев сокрушает многое».

Всех потрясло, что Сюнкити выпил весь виски. В стакане свернулся кольцом, будто клок тёмных морских водорослей, мокрый чулок.

Кёко подошла к нему с истинно королевским спокойствием:

— Поухаживай за Хироко. Комната там.

Она открыла дверь и указала на тёмный коридор, залитый в конце светом, который просачивался через стену комнаты в японском стиле. Сюнкити расхохотался. Потом, поддерживая босую Хироко, отсалютовал друзьям, словно военный моряк, и скрылся в глубине тёмного коридора.

*

Всем было не по себе. Лишь Сэйитиро остался невозмутимым. Наблюдая за этой сумасшедшей игрой, он погрузился туда, где его никто не посмеет тронуть или ранить: со стаканом в руке, со своими массивным подбородком и острым взглядом, он выглядел как в былые трудные времена.

— Развеял тоску семейной жизни? — предположила Кёко.

— Не шути. Я всем доволен. Прекрасный, образцовый муж.

— И как ты ухитрился ознаменовать победу Сюн-тяна таким жалким концом.

— По доброте душевной.

Нацуо до сих пор молчал, а тут вдруг открыл свои прозрачнейшие глаза и произнёс:

— Точно. По доброте душевной.

Одну пустоту заполнили, но появилась другая. Кто-то должен был так поступить, а после назвать случившееся добротой. Нацуо впервые оцепил чужую помощь, ведь если нет ничего другого, мы наедаемся и пустотой.

*

— Давайте потанцуем. Лучше танцевать, — опять предложила Тамико. Никто не откликнулся, и она заскучала. А немного погодя заявила: — Я придумала. Поехали впятером в ночной клуб.

Всех поразило такое отсутствие собственных идей.

Развязались языки, мужчины обсуждали, что у них произошло, пока они не виделись. Когда в разговорах мелькало имя неизвестной женщины, Кёко сразу вступала в беседу, задавала вопросы, интересуясь деталями, что тоже было обычным делом. Наконец она подытожила:

— Другими словами, все преуспели и хорошо справляются. Сюн-тян победил в матче, Сэй-тян выгодно женился, Нацуо-тян прославился, Осаму-тян нарастил мускулы. Питались из воздуха. Страшные люди! Вы из ничего сотворили форму, пока мы пребывали в безделье. Берегите это.

Мужчинам не понравилось объяснение и предупреждение. Сэйитиро скривил губы:

— Впрочем, скоро мир рухнет.

— С оглушительным грохотом, — поддакнула Кёко. И добавила: — Вы не только преуспели, вы обрели надежду.

*

Тамико в конце концов пошла, куда хотела, с мужчинами. Нацуо и Осаму отправились с ней в ночной клуб. Кёко и Сэйитиро отказались. Сэйитиро сказал, что если пойдёт в клуб, то поздно вернётся домой. Он хотел ещё немного поболтать с Кёко перед уходом. Отговорка была резонной, и Тамико ушла вместе с Нацуо и Осаму. В гостиной с разбросанными где попало следами пиршества остались только Кёко и Сэйитиро. Встретившись взглядом, оба рассмеялись. Некоторое время они наслаждались уютным молчанием и улыбались друг другу спокойно, без страсти. Опасаться было нечего. Смущаться тоже.

— Я разожгу огонь? — предложила Кёко.

— Не люблю нарочитость, — сухо отозвался Сэйитиро. Встал, долил себе вина. — Я, может, скоро отправлюсь за границу.

Кёко, как преданная собака, вскинула голову:

— И куда?

— В Нью-Йорк.

— Переводят по службе?

— Угу.

Помолчав немного, Сэйитиро спросил:

— Что же ты, как обычно, не интересуешься подробностями моей личной жизни после женитьбы? Может, тебе наплевать?

Кёко не ответила. Мельком глянула на дверь японской комнаты.

— Их поведение меня не волнует. Это касается только их, — бросил Сэйитиро с оттенком ревности.

Только предчувствие, что мир когда-нибудь перевернётся, придавало смысл чистоте поведения.

— Я вчера ходил в парикмахерскую, — неожиданно сказал Сэйитиро. — Мастер забыл надеть целлулоидную маску. Поэтому я учуял запах у него изо рта. Меня охватила странная, нездоровая радость. Знаешь почему? Потому что я почувствовал дурной запах незнакомого человека. Парни из фирмы предостерегали меня: не нюхай чужую вонь. У меня есть тайна, о которой никто не знает, — я лишён обоняния и вкусовых ощущений.

Эта история была вполне в духе Сэйитиро, и, пока он рассказывал, его кожа, потускневшая из-за опьянения, снова посвежела. Буря, судя по всему, не собиралась стихать. Сломанные ветки со стуком падали на каменный пол балкона.

— Ты ничего не делаешь, распыляешься. Когда я о тебе думаю, то вижу кости разобранного скелета некогда красивейшей женщины. Сегодня видно только ноги. Завтра, может быть, во тьму провалятся одни руки, руки в перчатках.

— Ты тоже распыляешься, — сказала Кёко.

— Я знаю.

— Мы встретились, пусть и сшиты из кусков. Выглядим почти прилично.

— Почти. Не стоит заблуждаться. Именно почти. И завтра утром разойдёмся каждый в свою сторону.

Кёко была сама на себя не похожа. Сэйитиро просто не верилось. Он наполовину протрезвел и, как человек, который после долгого изучения подробной карты отыскал наконец-то нужную точку, кивнул.

Обнял Кёко за плечи. Они толкнули старую дубовую дверь и медленно направились по коридору к спальне Кёко. Оба шли медленно и вдумчиво, будто пережёвывали пищу.

Кёко повернула снаружи выключатель и открыла дверь. В ослепительном свете всплыло белое покрывало на постели. Мелькнула тень, затаившаяся около кровати, вскочила и оттолкнула их.

Кёко закричала. Масако в ночной рубашке немного нарочито склонила голову набок и переводила взгляд с неё на Сэйитиро.

— Зачем ты здесь? — спросила Кёко дрожащим голосом.

Сэйитиро, услышав, как она долго и нудно бранит дочь и одновременно оправдывается перед нею, вышел из