Шрифт:
Закладка:
И мы рысцой побежали домой, одинаково озябшие и голодные. Встав, мы не ели, надеясь на поданную стряпню. Я повернул в переулок, а Шурка, не останавливаясь, потрусил по стежке через огород к своей избе. Ко мне он зайти не захотел, как я ни просил его. Я слышал, как у Шурки стучали зубы, замерз он шибко. В душе он, вероятно, ругал меня все утро.
— Вечером зайду, — крикнул уже издали Шурка, — ты никуда не уходи!
— Ну, отславились? — спросила мать, когда я вошел и стал раздеваться.
И по виду моему, и по тому, что я так скоро вернулся, она догадалась, что что-то у нас получилось неладно. Я промолчал, шмыгая носом. В избе было чисто, тепло, пахло оладьями. Братья еще спали, отца не было, он караулил амбары с зерном. И такой уютной показалась мне изба наша!
— Садись, ешь, — сказала мать, — да на печку скорее. Руки вон задубели.
Больше славить бога на рождество ни вместе, ни порознь мы с Шуркой не ходили. А на старый Новый год кружили по деревне с поздравлениями не стесняясь. Каждую зиму ходили, по седьмой класс, до выпуска из семилетки. Не одни ходили, с компанией. Это на рождество по одному, редко — по двое стараются, чтобы больше собрать, а на Новый год сойдемся человек пять близких приятелей — и гурьбой из дома в дом. Так мы у взрослых парней научились. Соберутся они и, дурачась, к каждому по очереди, родителей поздравлять. Загалдят что-нибудь от порога со смехом — хозяйка в шутку по пирогу в руки каждому. Парни от пирогов не отказываются.
— Закуска есть, — говорят и смотрят на хозяина.
А тот приглашает раздеваться, садиться за стол. Угощает, без этого никак нельзя.
Вот и мы так. Сошлись Виталька Дмитревин, Адик Патрушин, Шурка Городилов, я, Санька Панкин. И пошли по кругу. Весело. Молитву заучивать не надо, петь не надо. В кармане овес или рожь, что захватил. Вошел в избу, шапку сдернул, поздоровался с хозяевами и начал скороговоркой: «Сею, сею, посеваю, с Новым годом поздравляю!» Без лада всякого, вразнобой. А сам в это время разбрасываешь по полу овес, будто бы сеешь зерно по пашне. Задние подталкивают передних, расхохочемся, бывает, хозяева улыбаются, хозяйка стряпни подаст. Мы поблагодарим, шапки на головы — и в сени, на улицу. Уже наелись, стряпню складываем в карманы, рассвело совсем, а расходиться нет никакой охоты. Куда теперь пойдем, ребята?!
Перебрались через речку Шегарку — и к Гудиловым. Сашка дома один, сидит в чистой рубахе на лавке возле окна, на улицу смотрит. Ни матери, ни брата старшего, ни сестренки. Мы ввалились шумно, стали поздравлять его, разбрасывать зерно. Сашка, как и следует гостеприимному хозяину, поднялся навстречу, минуту серьезно и внимательно слушал нас, стоя около окна, затем разулыбался сам, рассмеялся, кинулся к печи, открыл заслонку, вынул алюминиевую тарелку, полную пирогов, и стал совать нам теплые пироги, а у нас у всех уже карманы полны. От Гудиловых всяк себе направлялись домой, никто уже не соглашался идти с поздравлениями. Всех обошли в своем краю, поздравили. До следующего года!..
Это днем. А вечером — ночь светлая, луна высоко стояла — ходили мы по деревне, озоруя. Ни в какие другие праздники не шалили мы так никогда, как в ночь старого Нового года. Идем от конторы в наш конец. Сашка Гудилов и Витька Дмитревин впереди, они поотчаяннее. А мы с Шуркой за ними. Идем, по сторонам поглядываем, прикидываем, с чего бы начать. Остановились посовещаться. Морозец легкий, снег под валенками поскрипывает.
— Что будем делать? — спрашивает Витька Сашку. — Клюцеву трубу заткнем?
— Напустим дыму Клюцу, — уверенно говорит Сашка, — чтобы он, черт хромой, матери на меня не жаловался. Летом кто-то из ребят к нему за маком лазил в огород, а он к нам пришел и матери: «Это, Анна, твои безобразят. Нехорошо делают, не по-соседски. Или у вас своего мака не хватает?»
Павел Тарасыч Клюцев жил напротив Гудиловых, через улицу, и братья Гудиловы, росшие без отца, постоянно враждовали с ним. Враждовал, в основном, Сашка, с которым не было сладу, старший же брат ходил уже в парнях, был более спокойным и рассудительным. Он не задирал Клюцева. Свяжись с ним, не рад будешь. И без того бегает к матери, жалуется.
— Сейчас заткнем, — сказал Витька Дмитревин, — пусть знает в другой раз, как напраслину нести на честных людей. Я у него бич стянул в прошлом году, вот он орал. Запорю, кричит, этим самым бичом, у кого увижу. Запорол, как же. Так мы тебя и видели, голубчика. Все бы тебе пороть, все бы…
Мы перешли сначала к Гудиловой усадьбе, стоя возле двора, осмотрелись. Луна взошла прямо над Клюцевой крышей, снег голубовато светился, далеко было видно вокруг. Огня в окнах избы не заметно было, значит, легли уже спать. Мы с Шуркой остались возле двора наблюдателями, чтоб свистом предупредить Сашку и Витьку, если кто-то покажется из избы или станет приближаться по улице. Мы затаились, смотрим себе в обе стороны. Никого. Ти-ихо по деревне, ти-ихо. А что, если кто-то покажется?..
— Погоди, — сказал Витька Сашке, — кол вот этот надо бы захватить.
— Зачем?
— Избу подопрем, дверь сенную, вдруг выйти надумают. Пока это ты на крышу заберешься да с трубой провозишься. Бери кол, пошли.
— Давай, — согласился Сашка, подпирай, а я к бане сбегаю. Тряпку найти надо, чем трубу затыкать, не шапкой же своей. А где это у них лестница, чтоб на крышу двора взобраться? А-а, вон она стоит, голубушка.
Пригибаясь и оглядываясь, они перебежали улицу. Витька сразу исчез в темноте двора, а Сашка, утопая в снегу, напрямки кинулся к Клюцевой бане, нашел там старые штаны Павла Тарасыча, и скоро мы увидели его на крыше двора. Нагибаясь, Сашка подбирался к трубе. На крыше метровый пласт снега, и на этом голубоватом под луной снегу хорошо был виден Сашка Гудилов со свернутыми штанами в правой руке. Взявшись свободной рукой за трубу, он заткнул отверстие штанами, а сверху, черпая руками, засыпал снегом. Постоял, посмотрел, разбежался с покатой крыши и прямо со двора ухнул вниз, в сугроб. А Витька все это время стоял возле сенных дверей, придерживал кол. Дверь он так и оставил подпертой, услышал, как Сашка сиганул, и они один за другим побежали
