Шрифт:
Закладка:
Лео покачал головой. Он подумал о Гонзо и сказал себе, что никогда бы его не выдал, что бы тот ни натворил. Попытался бы уговорить сдаться, а там… Интересно, отец пробовал вразумить Нила?
– Чарторыйский, конечно же, ничего не сказал… – обреченным тоном заключил он. – Не мог погубить свою репутацию. Бросил живопись, Нью-Йорк и отгородился от мира.
Отец смотрел на Лео сочувственно и печально.
– Нила терзало чувство вины, – сказал старик. – Он не мог работать, совсем перестал спать, с каждым днем все больше употреблял. Два года спустя свел счеты с жизнью.
«Если Нил Гринанн застрелил Франсуа-Ксавье Демарсана, а позже покончил с собой, значит преследователь (или преследовательница) Лоррен – не убийца ее отца. К чему эта ложь? – спросил себя Лео и сам ответил на вопрос: – Чтобы отвести подозрения от другого человека… Чтобы преступника искали в Нью-Йорке, а не в Париже!»
О Сьюзен можно забыть: у нее не было никаких причин привлекать к себе внимание.
Лео вспомнил, как Лоррен сказала о сталкере: «У него великолепный французский…»
Получается, этот человек – француз?
– А моя мать? – спросил Лео, возвращаясь к главной теме.
Глаза Рассела снова наполнились слезами, рука затряслась, и несколько капель виски пролились на колени.
– Когда отец Лоррен погиб на тротуаре перед галереей, твоя мать, его… любовница, была с ним. Она запаниковала, решила, что Нил будет стрелять и в нее, кинулась бежать через улицу и попала под автобус.
– Господь милосердный… – прошептал Лео.
В этой истории слились воедино трагедия, любовная драма и миф. В ней присутствовало нечто универсальное и одновременно жуткое, переворачивающее душу. Это была история его матери, о существовании которой он и не подозревал.
– Я потерял любимую жену, лучшего друга и разлюбил живопись, – продолжил свой рассказ Рассел. – Но у меня остался ты. Я был нужен тебе и не мог дать слабину. Потом в нашу семью вошла Эми. Она вернула мне вкус к жизни, а тебя воспитала как собственного ребенка. Эми считает тебя своим сыном, Лео, она спасла нас – и тебя, и меня…
– Ты должен нас ненавидеть, – сказала стоявшая на пороге комнаты женщина.
Лео обернулся. Посмотрел ей в лицо и спросил себя, как много она успела услышать. Много, судя по мертвенной бледности лица и ослепшим от слез глазам. Лео раздирали противоречивые чувства: гнев на тех, кто так долго скрывал от него правду о прошлом, боль из-за предательства родных и стыд за боль, которую он им причиняет, вороша дела давно минувших дней. Мать, незнакомая ему женщина, была мифическим существом, одним из бесчисленных призраков города Нью-Йорка. Настоящая мать стояла сейчас перед ним, но он не мог не злиться на узурпаторшу и всеми фибрами души ненавидел отца, соучастника обмана. Неужели они думали, что его чувства изменились бы, знай он правду? А что было бы, не ввяжись он в расследование вместе с Лоррен?
Мгновение спустя он схватил шарф, куртку, свистнул Оревильи и выскочил из дома. Продышаться. Охладить голову. Но с вопросами он не закончил, пусть не надеются…
44
Это те, кто ошибается, те, кто падает,
Это те, кто никогда не выигрывает…
Это случилось около шести вечера.
На улице стемнело. Они объехали Манхэттен и Бруклин, и Лоррен чувствовала себя счастливой, хоть и устала до невозможности. Несколько часов в компании брата и Гонзо помогли ей забыть страх. Они выходили от «Каца»[176], где Димитри и Гонзо едва не разыграли знаменитую сцену из «Когда Гарри встретил Салли», в которой Мег Райан имитирует оргазм, поедая знаменитый бутерброд «Пастрами Каца», но в последний момент передумали, сообразив, что служащие вынуждены терпеть подобные представления по десять раз на дню. На тротуаре лежал снег, они шли к лимузину, пытаясь не упасть, и тут к ним подошел бездомный.
– Найдется монетка?
Человек был в бесформенном грязном пальто, сальных черных митенках и капюшоне поверх бейсболки. Он хромал и опирался на клюку, как опереточный пират, видимо для придания большей жалостливости образу.
Димитри сунул руку в карман, и Лоррен улыбнулась: брат никогда не отказывал сирым и убогим.
Он протянул бомжу монету, тот шагнул вперед с протянутой рукой и в ту же секунду уронил в снег костыль. Гонзо проводил его взглядом, потратив одно-единственное лишнее мгновение: когда он поднял глаза, незнакомец уже обхватил Лоррен за шею одной рукой, а другой прижал к ее боку оружие.
– Дернетесь – и я ее убью.
В Любероне было за полночь, когда они вернулись в дом. Мать Лоррен вела «санбим-альпин» с поднятым из-за дождя верхом. Поль-Анри, зная, что не сядет за руль, щедро угостился вином за столиком шеф-повара Эдуара Лубе[177] в «Домен де Каплонг», в Боньё.
Она ела лангустина на гриле, он – изумительный слоеный пирог с молодой куропаткой, приправленной можжевельником. Франсуаза бо́льшую часть времени молчала, что более чем устраивало Саломе: в кои веки он мог спокойно наблюдать за работой кухонных бригад, наслаждаясь изысканной едой и смакуя тонкие ароматы.
Они холодно пожелали друг другу спокойной ночи, и Поль-Анри отправился на второй этаж, в свою комнату с кованой кроватью, хрустальной люстрой и кафельным полом. Ему всегда нравился этот дом на юге страны, который Франсуа-Ксавье Демарсан купил в 1980-х и собирался превратить в палаццо, но, к счастью, не успел сделать капитальный ремонт. По завещанию дом отошел Франсуазе, хотя пара давно развелась.
Поль-Анри вышел на балкон и закурил «гавану».
Сырой воздух, ветер и шум дождя проникали в комнату, но его это не волновало. Саломе был совой и решил почитать, достал из чемодана «Большого Мольна», первое издание 1913 года, выпущенное Emile-Paul Frères, загасил сигару, вернулся в комнату и сел на кровать, поближе к ночнику, с намерением до утра наслаждаться книгой.
Так прошла минута, от силы две.
Комар…
Проклятущее насекомое пищало прямо ему в ухо, наплевав на январь и забыв впасть в спячку. Друзья, жившие в Пятнадцатом округе Парижа, не раз жаловались ему на нашествие зимних комаров, но в своей квартире Поль-Анри их не встречал. Он увидел незваного гостя в верхнем углу на потолке, поискал, чем бы его изничтожить, кинул тапочку – и промахнулся. Пискун летал по комнате и как будто дразнил Человека, потом приземлился на абажур с кисточками. Поль-Анри подкрался и согнал его, махнув второй тапкой. Он не хотел рисковать, боясь разбить
