Шрифт:
Закладка:
Мы заранее знали, что он припрется в нашу конторку – так оно и вышло. Наш придурок шагнул прямо в ловушку и решил, что благодаря белой коже залучит в союзники Спотса, нашего белого приятеля, однако Спотс с ним разговаривать про сделку отказался – сказал только, что участок этот внимательно изучает самый крупный на Юге концерн по недвижимости и, если наш клиент не будет поднимать лишнего шума, он, Спотс, позаботится, чтобы и тому перепало денег, да немало. Если пойдут прямые запросы, кто владеет этой землей, чиновники всполошатся и наверняка протолкнут указ, запрещающий продажу. Спотс сказал клиенту, что будет держать с ним связь. Клиент три-четыре раза захаживал в нашу конторку, но без всяких результатов; когда мы поняли, что он того и гляди сломается, Черныш устроил мне с ним встречу. Радости у нашего болвана было, что у маменькиного сынка в трудовом лагере. Можно подумать – башка у меня уже в петле, а он сейчас разведет огонь у меня под ногами. В жизни никого не обдирал с таким удовольствием.
Короче, я поначалу делал вид, что шугаюсь, но Черныш мне сказал прямо при клиенте, что передо мной – единственный белый, которому наши могут полностью доверять. Я ему говорю: ни черта я не доверяю никаким белым, потому как они только и ждут, как бы замочить чернокожего, причем по закону, и залезть в постель к его жене. (Уж прости великодушно, Клиддел.) Клиент меня заверил, что он – единственный белый, который ничего такого не ждет. У него среди лучших друзей куча цветных. Более того – на случай, если я не в курсе, – его еще и вырастила цветная, он с ней по сей день водит дружбу. Я сделал вид, что он меня убедил, и тут клиент начал разоряться по поводу белых с Севера. У них там на Севере, мол, чернокожие из-за белых спят на улицах, драят им сортиры голыми руками, и это, можно сказать, еще цветочки. Я будто бы опешил и говорю: «Так я теперь и продал свою землю этому белому за его вонючие семьдесят пять тысяч долларов». Черныш говорит: «Лично я вообще бы не знал, чего делать с этакими деньжищами», а я в ответ – мне всего-то и нужно денег купить старушке-маме домик, а себе какое дело, да разок съездить в Гарлем. Клиент спросил, сколько на это нужно – а я ему в ответ, ну, пятидесяти тысяч наверняка хватит.
Клиент говорит: негру такими деньгами владеть небезопасно. Белые обязательно отберут. А я ему – да знаю, но уж сорок-то тысяч мне всяко нужно. Он согласился. Ударили по рукам. Я говорю – вот бы с радостью посмотрел, как этот подлюка янки разживется «нашей» землицей. Встретились на следующее утро, я подписал бумаги у него в машине, он вручил мне наличные.
Почти все свое имущество мы с Чернышом держали в одной гостинице в Хот-Спрингс в Арканзасе. Заключив сделку, мы сели в машину, пересекли границу штата и рванули в Хот-Спрингс. Вот и вся история.
Когда он закончил рассказ, над комнатой радугой засияли еще более победные истории – они неслись вскачь на волнах смеха. Все привходящие обстоятельства были за то, что этих рассказчиков, родившихся чернокожими мужчинами до начала двадцатого столетия, должно было перемолоть в никому не нужную пыль. Вместо этого они пустили в ход свою смекалку, чтобы взломать двери отверженности, и не только разбогатели, но и смогли по ходу дела сквитаться с обидчиками.
Я не в состоянии была видеть в них преступников, не могла не гордиться их достижениями.
Этика в обществе определяется его потребностями, а в афроамериканских гетто героем становится человек, которому его страна предлагает одни лишь крошки со стола, а он благодаря живому уму и отваге устраивает себе Лукуллов пир. Поэтому дворник, который живет в единственной комнатушке, но ездит на лазурно-голубом «кадиллаке», вызывает не смех, а восхищение, а лакея, который покупает башмаки за сорок долларов, не осуждают, а превозносят. Мы-то знаем: они в полной мере используют свои умственные и физические способности. Каждое отдельное достижение становится вкладом в достижения всего коллектива.
В мозгах у белых и чернокожих истории о нарушении закона взвешиваются на разных весах. Мелкие правонарушения негритянская община осуждает, при этом многие ее члены тоскливо гадают, почему чернокожие так редко обворовывают банки, присваивают чужие деньги и проворачивают махинации с профсоюзными фондами. «Мы – жертвы самого масштабного грабежа во всей человеческой истории. Жизнь стремится к равновесию. Так что теперь нам не зазорно грабить по мелочи». Это убеждение особенно близко тем, кто не в состоянии конкурировать со своими согражданами на законном основании.
Мое образование и образование чернокожих из моего круга сильно отличалось от образования моих белых одноклассников. В школе все мы изучали, что такое причастия прошедшего времени, но дома чернокожие учились коверкать грамматику и упрощать синтаксис. Мы прекрасно осознавали пропасть, лежавшую между письменным словом и живой речью. Мы учились выныривать из одного речевого потока и кидаться в другой, даже не замечая этого усилия. В школе, в определенных обстоятельствах, мы могли сказать: «В этом нет ничего необычного», но на улице в той же ситуации легко могли отреагировать: «Ишь ты вона как».
30
Как Джейн Уизерс и Дональд О’Коннор, я тоже ехала на каникулы. Папа-Бейли предложил мне провести с ним лето на юге Калифорнии, и я разве что не прыгала от восторга. Поскольку папа наш всегда выглядел крайне помпезно, я втайне ожидала, что он живет в настоящем поместье, окруженном парком, и с обслугой в ливреях.
Мама охотно вызвалась помочь мне купить одежду на лето. Со свойственным жителям Сан-Франциско надменным отношением к тем, кто привык к более теплому климату, она пояснила, что мне всего-то и нужно, что побольше шортов, бриджей, сандалий и блузочек, потому как «в южной Калифорнии ничего другого, считай, и не носят».
У папы Бейли завелась подружка – она начала со мной переписываться за несколько месяцев до поездки, и ей же поручили встретить меня с поезда. Мы договорились, что приколем к воротникам белые гвоздики, чтобы
