— Пошевели-ка пальцами. А теперь покажи мне язык.

Боярыня всё делала с трудом. Дуня начала выставлять из своего короба маленькие кувшинчики. Прибежавшей девке велела принести много воды и кадку, куда воду сплевывать. Та понятливо кивнула.

— Ещё скажи, чтобы убрали здесь! — велела боярышня.

Как только девка убежала, Дуня посмотрела на Кошкину:

— Сейчас попробуем вызвать рвоту, лишним не будет. А потом молоко и настой, который будет собирать яд в теле.

Кошкина что-то промычала, Дуня не стала терять время и разбирать, просто продолжила говорить:

— С отравлением мы справимся, а вот с последствиями не сразу разберемся, — боярышня приподняла безвольную руку боярыни и отпустила. Та упала, а по лицу Кошкиной побежали слёзы.

— Сейчас важно как можно скорее убрать из тела яд. Евпраксия Елизаровна, ты всё правильно делала, но твоя знакомая дура дурой. И всё же мы поборемся, да? Думаю, что травили тебя болиголовом, но его надо много съесть, чтобы умереть. Возможно, его вываривали и добавили что-то ещё, но всё это важно только в первое время.

Дуня и Кошкина понимали, что это первое время уже упущено, но Евпраксия услышала главное: она будет жить и её подопечная знает, что делать. А в Москве Катерина поможет. Эта лекарка уже доказала, что умеет лечить.

А дальше началось самое тяжелое. Боярыне очищали желудок, а она едва могла шевелиться.

— Вот теперь можно ехать к Овиным, — устало произнесла Дуня, видя, как Кошкина забылась во сне. Угрозы здоровью больше не было.

Помогавшая во всем девка побежала сообщать своей боярыне, что гостья жива и надо организовать её перенос в присланный братом возок.

Во дворе Дуню ждал боярин Овин с сыном. Они вопросительно посмотрели на неё.

— У меня есть чем отпаивать Евпраксию Елизаровну, — успокоила она их, — но за ней необходим уход, потому что какое-то время она не сможет двигаться. Я покажу, что надо будет делать.

— Паралич?

— Временный, — задумчиво произнесла она и дальше говорила больше для себя, словно бы намечая план реабилитации: — Будем тело разминать, как будто оно продолжает двигаться.

Дуня замолчала, тиская кончик своей косы, но опомнилась:

— Да, хорошенечко разомнем, — решительно повторила она и тут же пояснила в ответ на вопросительные взгляды:

 — Как только весь яд выйдет, то Евпраксия Елизаровна получит шанс встать, и если за телом всё это время был уход, то всё будет хорошо.

Дуня еле удержалась, чтобы не сказать отлично, потому что надеялась посадить Кошкину на диету, приучить её тело к физической нагрузке и вообще приучить к мысли заботы о теле. Евпраксия Елизаровна женщина крепкая, но малоподвижный образ жизни губит её. И сейчас она получила шанс по-новому взглянуть на возможность двигаться, а ей жизненно необходимо полюбить движение.

— Ты уверена? — сомневался Овин старший, невольно ворвавшись в созревшие планы в Дуниной голове.

— В чём?

— Что она встанет?

— Да. Яд нанёс урон, но всё поправимо. Главное, что сердце выдержало и Евпраксия Елизаровна знает, что не останется калекой. Это важно.

— А разминать тело? Что это значит? Как в бане?

— Я покажу. Это обязательно надо делать.

— Отец, потом расспросишь, сейчас не до этого, — остановил Захария Григорьевича сын.

На улице уже светало. Гришаня с новиками окружили возок и охраняли так, как будто кругом враги. Даже подоспевшие княжьи люди и воины Матвея воспринимались ими враждебно.

Во дворе Овиных Дуню встретила Мотя:

— Горница готова, — отчиталась она, принимая короб. — Тебе постель постелена, иди спать. Я посижу с Евпраксией Елизаровной.

— Угу. Она почти не говорит и не двигается. Пои её, да накажи челяди, чтобы было чисто и свежо. Лекарства я дам сама. Если что, буди.

Дуня ещё успела извиниться за выбитое её Гришаней слюдяное оконце, а дальше уже не помнила, как добралась до постели и уснула. Проснувшись, занялась Кошкиной, потом отписала князю о случившемся и пошла искать княжьих людей. Она знала, что через них боярыня отправляет послания.

— Вот, — протянула она свиток, — отписала князю об отравлении.

— Сейчас нашего старшего позову.

Дуня стояла, наслаждаясь весенним солнышком. Во дворе суетились московские мастера, перекладывая свой товар или уже не свой, а купленные здесь подарки, озабоченно косясь на неё. Все наверняка уже знали, что Кошкину отравили, но помочь ничем не могли. Боярышня обратила внимание, что телег осталось мало и её не беспокоят по поводу торга. Это означало, что Мотя справляется и улаживает все возникающие вопросы. Надо будет похвалить её.

— Боярышня, — тихо позвал её старший княжьих людей, — Евпраксия Елизаровна встанет на ноги?

— Не сразу, но обязательно встанет.

— Это хорошо. А что делать с боярыней Горошковой?

— Горошкова не виновата, а вот Горшкова… так что смотри, не спутай их. Не горошек, а горшок всему виной.

Воин криво хмыкнул, но ждал ответа.

— Это будет решать брат Евпраксии Елизаровны. Я же князю всё подробно отписала и буду ждать указаний.

— А по поводу Гаврилы Златова?

— А что по нему? — не поняла Дуня.

— Ну, он же пропал. Поиски ничего не дали, а он на службе у князя.

— Как пропал? Куда, то есть когда?

— Дак, третий день уже получается.

— Господи, за что нам это? — вырвалось у Дуни. — Рассказывай!

Рассказ долго не продлился, а когда был вызван дядька Гаврилы, то ничего нового он не добавил. Сама Дуня тоже ничего не могла предположить, но кое-что она всё же решила сделать, и попросила вернуть свиток, чтобы дописать о пленении неизвестными Гаврилы Златова.

Потом взяла и написала Семёну Волку, прося его приехать для поисков или прислать опытного поисковика. Она пыталась сама думать,