Я был готов за него побороться, да хоть бы и с самой Смертью! К тому же, если это не было бредом, я оказался близко знаком с четвертым всадником на бледном коне. Он даже называл меня братом. И, если он сейчас сюда явится за моим злыднем, думаю, порешаем с ним эту проблему по-нашему, по-пацански.

Наплевав на все условности, я «ухватился» за то единственное, что продолжало нас связывать с нечистью — резко усыхающий канал так и не разорванной Лихоруком магической клятвы. И пусть у меня не было в резерве ни капли колдовской энергии, я с усилием начал вгонять в этот канал свою жизненную силу.

Как мне удалось это провернуть? Не спрашивайте, я так и не понял. Поросто было огромное желание спасти бедолагу, и я был готов закачать в одноглазого пройдоху хоть всю свою жизнь. Ведь он же не остановился в тот момент, когда мне грозила опасность, и я мог реально погибнуть. Вот и я не собирался останавливаться — долг, он платежом красен.

Я почувствовал, как мне резко поплохело, закололо где-то в районе сердца, а ноги стали ватными и отказались держать моё враз потяжелевшее тело. Я едва успел выставить вперед дрожащие руки, чтобы смягчить своё падение на землю. Но не очень в этом преуспел, проехавшись щекой по жестким стеблям вызревшей травы.

Я услышал, как что-то закричала Акулина, бросаясь ко мне на помощь. Но что она конкретно кричала, разобрать уже не удавалось — голова почти перестала соображать. Но я продолжал закачивать в злыдня собственные секунды жизни, складывающиеся в минуты, переходящие в часы и дни. Я чувствовал, как откручиваются недели, месяцы и годы.

Меня не интересовало, сколько их уйдет и что со мною случится после этого. Разбираться буду позже, если уцелею. Главное, чтобы Лихорук сумел вывернуться из цепких костяных пальцев Смерти и вернуться обратно! И я буду не я, если мне не удастся победить в этой тихой, но от того не менее тяжелой схватке.

Последним усилием я бросил взгляд на нашу магическую связь, и с удовлетворением отметил, что она весьма окрепла, и даже переросла свои предыдущие размеры. Грубо говоря, теперь вместо жиденькой пеньковой веревки, нас связывал толстенный корабельный канат. И разорвать этот связывающий нас канат не удастся никому!

«Лих-хорук ш-шиф-ф?» – неожиданно раздался у меня в голове мысленный голос злыдня, в котором плескалось неподдельная радость и изумление.

Сейчас он уже не был едва слышным шорохом у меня в мозгах, который могла перебить любая случайная мысль. Нет, на этот раз он звучал почти как обычно — полным сил и энергии! Значит, моя миссия по спасению нечисти, ставшей мне боевым товарищем и другом прошла успешно.

— Жив, братишка… — выдохнул я, держась из последних сил. — Если вздумаешь еще раз помирать — я тебя сам пришибу! С превеликим удовольствием!

— Пратиш-шка? — Изумлению и радости нечисти, наконец-то сумевшей проявиться в своём физическом теле, вообще не было предела. — Лих-хорук теперь пратиш-шка с-с-самох-хо Ш-шумы?

— А как мне тебя… еще… теперь называть? — с трудом ворочая заплетающимся языком, но не без некоторого ехидства, произнес я. — Ты у меня… лет десять жизни оттяпал… Ладно-ладно… шучу… — Заметив, как исказилось от печали и без того уродливая физиономия злыдня, поспешил я утешить Лихорука. — Для братишки… мне ничего не жалко… И не вздумай… мне силы возвращать! — предупредил я его, чувствуя, что сейчас отключусь. — Я… сейчас помирать не собираюсь… просто… мне… отдохнуть надо… устал… я… сильно… очень… устал… — продолжали шептать мои губы, когда на глаза упала непроницаемая тьма.

Очнулся я уже в доме, в своей кровати, раздетый, умытый и в чистом исподнем. Интересно было бы узнать, кто же это занимался со мной гигиеническими процедурами? Но, немного подумав, решил не поднимать этот щекотливый вопрос. Как говорится: не буди Лихо…

А вот Лихо… то есть Лихорук, как раз оказался тут как тут. Едва я открыл глаза, он тут же материализовался в своём физическом теле рядом с кроватью (похоже, он так и болтался здесь, пока я пребывал в отрубе) и заорал на всю Ивановскую, как обычно картавя и пришепетывая:

— П-пратиш-шка Ш-шума ош-шнулш-ша! Ш-шиф-фой и с-сдороф-фый!

И, честно говоря, он оказался прав: я был вполне себе живой, да и чувствовал себя неплохо. А в моем резерве даже успело скопиться некоторое количество магической энергии. Значит, источник ведьмака исправно работает, даже когда его хозяин изволит пребывать в полной отключке. И это здорово! Теперь узнать бы, сколько времени я провалялся в беспамятстве?

Едва только громогласный возглас злыдня, в котором я, даже без задействования своих расчудесных умений, распознал обожание, преданность и почитание, всколыхнул тишину избы, как в горницу ввалились мои прекрасные хозяйки и, визжа от радости, повисли у меня на шее. Обе-двое одновременно! Что сказать? Я тоже был очень рад их видеть в добром здравии и ощущать прижимающиеся ко мне их горячие, крепкие и упругие тела. Ну, мужик я или где?

— Всё-всё, красавицы! Задушите ненароком! — со смехом произнёс я, крепко их обнимая и целуя в щеки (поцеловал бы и в губы, но посчитал, что это уже перебор).

Наконец девчонки от меня отлипли, и я коротко поинтересовался:

— Сколько я тут валяюсь, родные мои?

— Так третьи сутки вот-вот выйдут, Рома, — произнесла Акулина, вытирая со щек слезы радости.

— Сколько? — не поверил я. — Трое суток пластом?

— Да, — подключилась к разговору Глафира Митрофановна. — Честно сказать, думали, что не выживешь ты… Если бы не злыдень твой, который утверждал, что с тобою всё в порядке будет… А! — Она тоже неожиданно всхлипнула, и резко отвернулась.

Вот уж чего не ожидал от «тёщеньки», так это слез. А где же та кремень-баба, сумевшая пройти все те нелегкие и горькие испытания, что подкидывала ей судьба? Которую не сломали лагеря, зоны, издевательства конвоя и блатных? Нет, я её конкретно не узнавал. И это было хорошо, просто замечательно. Значит, потихоньку оттаивает её душа, покрывшаяся ледяной коркой, а сердце до сих пор не превратилось в мертвый и холодный камень.

— Так, бабоньки, и чего сырость развели? — подражая какому-то персонажу из еще довоенных черно-белых фильмов, прикрикнул я на расклеившихся красавиц. — Я — жив! Братишку у смерти отбили! Радоваться надо, родные! Глафира Митрофановна, найдется, чем эту радость спрыснуть?

—