жить, будто ничего не случилось.

Они обе привлекательные женщины. Моя мать не выглядит на свои семьдесят с лишним – точного возраста не знаю даже я. Да, моя мать Наташа Харрис многим обязана своему парикмахеру, салону красоты и собственному прекрасному вкусу в одежде. Она надела сиреневое платье с жакетом – наряд, созданный для женщины лет на сорок моложе, но сидящий на ней идеально.

Грейс, блондинка с темными глазами, всегда привлекает к себе внимание. Но сегодня, в алом платье на тонких бретельках, она выглядит ослепительно. Моя дочь слишком хороша для этого своего Дэвида, слишком красива и слишком умна, но не стану об этом.

Сейчас Грейс что-то рассказывала о Дэвиде. Впрочем, как всегда. Он тоже работает в Сити.

Говорят, он смышленый малый. Смышленый в смысле обладает врожденной хитростью. Качество, присущее скорее букмекерам на скачках, нежели бухгалтерам, банкирам и финансовым экспертам, среди которых с такой легкостью вращалась Грейс.

Нет, молодой Дэвид точно другой породы.

Вместе с тем Грейс его, несомненно, любит. До этого оболтуса она никого еще не приводила домой.

– Дэвид сегодня навестил маму. – Грейс прокатила его имя на языке, как будто ей нравилось его произносить. – Он заметил, что я удивительным образом сильно отличаюсь от вас внешне, что я и двух минут не могу провести на солнце и не сгореть, а вы сидите под ним хоть месяц – только покроетесь красивым золотистым загаром. Он сам, конечно, вылитый отец, они как близнецы, тот же нос и рот, одинаковая манера откидывать волосы со лба.

Я едва удержался от замечания, что им обоим, видимо, не повезло. Вместо этого изобразил слабый интерес, поощряя желание Грейс и дальше рассказывать об объекте своей любви.

– Вот он и спросил маму, не кажется ли ей странным то, что я совершенно не похожа ни на одного из вас.

– И что мама на это сказала? – спросил я, стараясь вложить в вопрос толику тепла и интереса.

Я едва мог говорить. Как смеет этот паршивец допытываться о чем-то у умирающей женщины? Как смеет мучить ее своими дурацкими вопросами, когда ей остались считаные недели, а то и дни?

– Ты же знаешь маму, сказала, что согласна с ним, потом ей стало нехорошо, и она позвала Мерседес.

– Мальчик тут не виноват, боли у Хелен могут то усиливаться, то проходить, нас же предупреждали, – вмешалась моя мать.

Поразительно, но Наташа всегда вставала на защиту этого молокососа.

– Ей ведь потом, на время нашего маленького празднования, стало получше, да, пап?

Большие красивые темные глаза Грейс посмотрели на меня вопросительно.

– Да, лучше, – выдавил я.

За следующий час я смог многое.

Например, улыбаться своей матери и дочери и рассказывать им забавные истории из счастливого прошлого. Смог сделать вид, будто меня заботит, чем мы завершим ужин: арманьяком или коньяком. В конце концов мама отправилась к себе в таунхаус, а дочка – к себе в квартиру, куда непременно заявится Дэвид, так похожий на своего отца, и уляжется в ее постель.

А я был волен делать что хочу.

Наконец-то поехать и проведать Хелен.

К ней пускали в любое время.

Когда располагаешь достаточными средствами для оплаты услуг частной медицины, возможно многое. Я легко прошел через массивные бесшумные двери и попал в вестибюль, который скорее соответствовал шикарному отелю, нежели больнице. Ночной дежурный вежливо меня поприветствовал.

– Если она спит, обещаю, не буду ее беспокоить, – сказал я с хорошо отработанной, но едва ли искренней улыбкой.

Мы с Хелен часто обсуждали, что жизнь, в сущности, сплошное лицедейство. Большую часть времени приходится притворяться. Мы вздыхали по этому поводу, приговаривая, что, по крайней мере, друг с другом нам притворяться не нужно. Но это было не так. Конечно не так. Самое большое притворство происходило как раз между нами.

Хелен так и не сказала мне про Грейс, а я так и не сказал ей, что все знаю. И знал с самого начала.

Знал с того дня, как зашел к жене в комнату во время ее так называемой беременности, когда она заявила, что предпочитает спать одна. Она металась во сне, терзаемая очередным кошмаром, я положил ей руку на лоб, чтобы успокоить, и заметил что-то белое под ночной рубашкой. Я приподнял простыню и увидел, что красивая кремово-золотистая сорочка сбилась набок вместе с прикрепленным к ней накладным животом из поролона.

Потрясение было невероятным. Хелен, моя жена, обманывала меня. Но оно быстро сменилось нахлынувшим сочувствием и любовью. Бедная, бедная девочка, как же она, должно быть, боялась моей матери и, выходит, меня, если пустилась на подобную крайность. Что же она планировала делать, когда подойдет время родов, точнее, когда она скажет нам, что оно подошло?

Возможно, она договорилась где-нибудь купить ребенка. Но почему не сказала об этом мне? Я был готов разделить с Хелен все – все, что угодно. Почему она не смогла мне об этом сказать?

В ту ночь я вернулся к себе в комнату, охваченный тревогой. Как она собиралась обойтись без моей помощи? Я знал, что без меня у нее ничего не выйдет и ее полубезумный план, каким бы он ни был, провалится.

Но я также знал, что надо подождать. Пусть действует, как считает нужным. Не может быть ничего хуже того унижения, которое она испытает, когда поймет, что я раскрыл ее обман.

Время шло; Хелен выглядела бледной и встревоженной, мама связывала это с беременностью. Только мне было известно, что есть причина повесомее. В конце концов я почувствовал большое облегчение, когда она сказала, что хочет съездить в старый приют, туда, где выросла. Видимо, там она подыщет ребенка и выдаст его за нашего.

Меня удивило, даже потрясло, что в таком месте, в столь уважаемом учреждении, пошли Хелен навстречу и ввязались в подобную авантюру. Это было нарушением закона, нарушением всех принципов, которые там отстаивали. В приюте всегда щепетильно относились к детям, находящимся под опекой. Неужели сестры и сотрудницы не смогли найти законный способ передать Хелен ребенка и вместо этого предпочли стать соучастницами преступления? Но я знал, что эти женщины всегда заботились о Хелен.

В приюте еще оставались те, кто работал там, когда она сама была малышкой.

Положение, в котором оказалась Хелен, вызвало бы у них только сочувствие и жалость.

Поэтому, когда я услышал новость о том, что у нас неожиданно родился ребенок, славная крепенькая девочка, и что мать и дочь окружены заботой и вниманием, я наконец выдохнул. Споро уладил все формальности, связанные с регистрацией