Когда мы впервые встретились, на ее картинах стояло имя Линдси, мне трудно было его выговорить, я все время ошибался. Она велела произносить что-то рифмующееся, как английское «me». Такая у нас была шутка.

Я звал ее по-английски «я – me», она звала меня «ты – you», потому что оно звучало как Григориу.

Вы видели картину в кабинете, на ней твоя мать стерла имя и написала «М. Е.», чтобы никто не догадался, что работа ее.

И опять звучит поразительное эхо разговора между Тео и мной: «только ты и я…», будто судьба вмешивается и соединяет нас искоркой от их страсти, нам раньше неведомой, но кипевшей в жилах.

Григор развязывает одну стопку и, взяв письмо сверху, подталкивает его ко мне.

– Это письмо расскажет тебе все, что ты хочешь узнать.

Через кухонное окно на лежащую передо мной бумагу падают палящие лучи послеполуденного солнца.

Мама умерла несколько недель назад, но мне кажется, что это было вчера. Завязки, больше не скрепляющие туго завернутые письма, освобождают содержимое из многолетнего заточения. Тайны, упакованные и надежно спрятанные до сих пор.

Я неохотно и в то же время страстно жажду все узнать. Пылинки танцуют в осколках света, плывущего по знакомому почерку. Я делаю глубочайший вдох, в ужасе от того, как письма могут изменить не только прошлое, но и будущее. Наше будущее.

Дрожащими руками открываю письмо и читаю.

Дорогой «Ты», если моя Софи вдруг окажется в Метони, я доверяю тебе рассказать ей нашу тайну. Может, это и не случится, но никогда не знаешь, как распорядится судьба. Она привела меня к тебе, она же нас и разлучила. Когда я перешагну рубеж, то сделаю все возможное, чтобы привести Софи в наше особенное место для утешения. Постепенно она все поймет и, надеюсь, меня простит. Знаю, она полюбит Метони, как и я… а я нашла там настоящую любовь, какую не ожидала встретить, и всегда буду благодарна судьбе.

Дни полны боли и тянутся бесконечно. Жизнь убывает и утекает, как волна от берега. Уходит с каждым мгновением, как вода сквозь пальцы. Работать нет сил, и я почти все время сплю. Это не жизнь, и я не хочу превращаться в серую тень самой себя. Принять неизбежное трудно. Тем более из-за горя, которое я принесу моей девочке и тебе. Затянувшееся прощание мучительно для тех, кого люблю. Хочется закрыть глаза и уйти. Но нет, ничего не поделаешь, угасание будет длиться. Молюсь только, чтобы не очень долго. Ради Софи.

Твои письма я оставила у адвоката, он отдаст их ей, когда все закончится. Надеюсь, она поймет, почему я так и не смогла обо всем рассказать. За последние годы на нее столько всего обрушилось, а впереди ждет новая боль. Не хочу добавлять ей еще и омрачать наши последние деньки вместе. Сначала она была слишком мала, чтобы знать о нас, а потом я не знала, как объяснить.

Я хотела рассказать ей о нас, когда она потеряла ребенка, но не хватило смелости. Боялась, что она разозлится и оттолкнет меня. Хотелось навсегда сохранить наш идеальный союз матери и дочери. Пожалуйста, помоги ей понять. Я навсегда останусь ее матерью, которую она знает и любит. Мне, как и тебе, стыдно, что я скрываю нашу любовь, как какую-то скандальную тайну, но разве можно было поступить иначе?

Надеюсь, что она захочет тебя отыскать, чтобы понять, какой может быть любовь. Знаю, что не доживу до того времени, когда Софи найдет свою большую любовь, но надеюсь, что она будет такой, как наша. У меня лишь одно предсмертное желание: пусть у моей красавицы-дочки будет все, чего мы не смогли получить.

Похоже, это мое последнее письмо к тебе. Боюсь, я буду не в силах прочитать ответ. Знай, что я всегда буду держать тебя за руку и стоять рядом. Где бы ни оказалась, я буду тебя любить и искать возможность показать это тебе. Тебе и Софи.

Когда письма перестанут приходить, знай, что меня больше нет.

Прощай, любовь моя.

Навеки твоя,

«Я» (М. Е.) х.

Глава 25

Я откидываюсь на спинку стула, прижимаясь позвоночником к деревянным рейкам. Мама словно снова со мной прощается.

Меня охватывает знакомая волна горя, но по-новому. Я горюю по тайной части ее жизни и злюсь. Она всегда была романтиком не от мира сего, но почему за столько лет не нашла слов поделиться со мной такими важными для нее отношениями, теперь мне уже не узнать. Сильнее всего ранит недоверие. Неужели я подвела ее как дочь, что она не доверила мне тайну? А я-то думала, мы очень близки.

Уезжая каждое лето с Ташиной бабушкой во Францию, я думала, мама путешествует, чтобы поработать. Так оно и было, но она тайно, вдали от нас продолжала встречаться с Григором. Дрожащими руками я осторожно кладу письмо на стол рядом с другими стопками посланий и резко встаю, шумно скрипя стулом по кафельному полу.

– Извините, мне нужно побыть одной.

Ослепленная слезами, я выбегаю на воздух и спускаюсь к морю. Я презираю себя за то, что мама от меня утаивала свои чувства, виню, что она выбрала меня, пожертвовав любовью. Все это смешивается с печалью и обидой. У меня не хватает сил на такую палитру чувств. Мне не хочется омрачать память о ней. Ведь только память мне и осталась.

Дойдя до края воды, я вижу перо, пойманное ветерком. Оно танцует, порхает над рябью моря. Опускается на песок у скалы. Я сажусь на низкий камень. Солнце ложится на плечи, но я не ощущаю жара. Я холодная, опустошенная, и все же переполненная эмоциями, которые толкаются между собой, борясь за первое место.

Этот конец берега покрыт мелкой галькой, разноцветными пятнами, точками красных, желтых, зеленых и коричневых морских стеклышек. Радуга на песке. Если бы мама рассказала мне, я бы захотела приехать сюда вместе с ней, чтобы познакомиться с Григором, и посоветовала бы слушать свое сердце, как она частенько говорила мне.

Вижу идущего вдоль воды Григора. На его лице запечатлелось горе: он получил подтверждение, что мама умерла. Хотя он подозревал, когда от нее перестали приходить письма, мой приезд расставил все точки над «i». Не знаю, хочу ли я с ним поговорить, сейчас у меня только одно желание – отогнать тяжелые мысли.

Я медленно встаю и смотрю на море, набираясь храбрости.