прихожую и, сев на ступени лестницы, прижались друг к другу с настолько переполненными радостью сердцами, что не было нужды в словах. Когда они вернулись в комнату, верная Ханна поцеловала и обняла их, и они увидели, что Бет спала, как обычно подложив под щёку руку, страшная бледность исчезла, и она дышала спокойно, как будто только что заснула.

– Ах, если бы мама пришла сейчас! – сказала Джо, когда зимняя ночь начала отступать.

– Смотри, – сказала Мэг, подходя к ней с белой полураскрывшейся розой в руке. – Я подумала, что эта роза вряд ли успеет распуститься и мы не сможем вложить её в руку Бет завтра, если бы она… ушла от нас. Но за ночь бутон распустился, и теперь я собираюсь поставить цветок в вазу, чтобы эта розочка и мамино лицо были первым, что увидит наша любимая девочка при пробуждении.

Никогда ещё восход солнца не был так красив, и никогда ещё мир не казался таким прекрасным, каким он предстал перед усталыми глазами Мэг и Джо этим ранним утром, когда их долгое, печальное бдение закончилось.

– Похоже на сказочный мир, – сказала Мэг, улыбаясь про себя, стоя за занавеской и наблюдая за ослепительным зрелищем рассвета.

– Слышишь? – воскликнула Джо, вскакивая на ноги.

Да, внизу действительно раздался звон колокольчиков, возглас Ханны, а затем послышался радостный шёпот Лори:

– Девочки, она приехала! Она приехала!

Глава 19

Завещание Эми

Пока дома происходили все эти события, Эми переживала тяжёлые времена у тёти Марч. Она глубоко переживала своё изгнание и впервые в жизни поняла, как её любили и баловали в семье. Тётя Марч никогда никому не потакала. Она не одобряла этого, но старалась быть доброй, потому что хорошо воспитанная девочка очень ей понравилась, а старушка питала нежные чувства ко всем детям племянника, хотя и не считала нужным признаваться в этом. Она действительно делала всё возможное, чтобы порадовать Эми, но, боже мой, какие ошибки она совершила! Некоторые старики сохраняют молодость в душе, несмотря на свои морщины и седину, и могут сочувствовать маленьким заботам и радостям детей, делать всё, чтобы они чувствовали себя как дома, они могут преподать им мудрые уроки, скрывая их за забавными играми, дарить и принимать дружбу самым приятным образом. Но у тёти Марч не было такого дара, и она очень докучала Эми своими правилами и порядками, чопорными манерами и долгими нудными разговорами. Придя к заключению, что девочка послушнее и любезнее, чем её старшая сестра, пожилая леди сочла своим долгом попытаться, насколько это возможно, принять меры против дурных последствий свободы и потакания прихотям, к которым её племянница привыкла у себя дома. Поэтому она взяла Эми за руку и учила её так, как учили её саму шестьдесят лет назад, – методу, который вселял в душу Эми страх и заставлял её чувствовать себя мухой в паутине очень строгого паука.

Ей приходилось каждое утро мыть чашки и до блеска начищать старомодные ложки, толстый серебряный чайник и стеклянную посуду. Затем она должна была вытереть пыль в комнате, а это была очень нелёгкая работа. Ни одна пылинка не ускользала от глаз тёти Марч, а вся мебель стояла на ножках в виде когтистых лап и была покрыта резьбой, которую просто невозможно было вытереть дочиста. Потом нужно было накормить попугая Попку, причесать декоративную собачку и совершить дюжину походов наверх и вниз, чтобы отнести вещи или передать распоряжения прислуге, потому что старая леди сильно хромала и редко вставала со своего большого кресла. После этих утомительных трудов Эми должна была делать уроки, что было ежедневным испытанием всех добродетелей, которыми она обладала. Потом ей разрешалось часок размяться или поиграть, и как же она наслаждалась этим временем!

Лори приходил каждый день и вкрадчиво уговаривал тётю Марч, пока она не разрешала Эми выйти с ним на улицу, где они гуляли, катались на лошади и отлично проводили время. После обеда ей приходилось читать вслух и сидеть неподвижно, пока старушка спала, что обычно длилось около часа, после того как она засыпала на первой же странице. Потом появлялись лоскутные одеяла или полотенца, и Эми шила, внешне кроткая и непокорная внутри, вплоть до сумерек, когда ей разрешалось развлекаться, как ей заблагорассудится, до самого чая. Хуже всего было по вечерам, потому что тётя Марч принималась рассказывать длинные истории о своей юности, которые были так невыразимо скучны, что Эми всегда рада была пойти в спальню, чтобы поплакать над своей тяжёлой судьбой, но обычно засыпала, успев выдавить из себя не больше одной-двух слезинок.

Она чувствовала, что, если бы не Лори и старая горничная Эстер, она никогда не смогла бы пережить это ужасное время. Одного попугая было достаточно, чтобы вывести её из себя, потому что вскоре он почувствовал, что не пришёлся Эми по душе, и мстил ей, стараясь вести себя как можно более шкодливо. Каждый раз, когда она подходила к нему, попугай дёргал её за волосы; стоило ей начать чистить клетку, он тут же опрокидывал кормушку с хлебом и молоком, чтобы досадить ей, клевал Мопа, чтобы тот лаял, пока мадам дремала, грубил ей на людях и вёл себя во всех отношениях как достойная порицания старая курица. К тому же Эми не выносила пса, это жирное, сварливое животное, он рычал и лаял на неё всякий раз, когда она совершала его туалет, и ложился на спину, задрав все четыре лапы вверх с самым идиотским выражением на морде, когда ему хотелось чего-нибудь поесть, а это случалось раз десять в день. Кухарка всегда была в дурном настроении, старый кучер был глух, и только Эстер обращала внимание на юную леди.

Эстер была француженкой, которая много лет прожила с «мадам», как она называла свою хозяйку, и изрядно тиранила старушку, а та уже не могла без неё обойтись. Её настоящее имя было Эстелла, но тётя Марч приказала ей сменить его, и она подчинилась при условии, что от неё никогда не потребуют сменить вероисповедание. Она полюбила мадемуазель и очень забавляла её странными историями из своей жизни во Франции, когда Эми сидела с ней, пока та приводила в порядок кружева мадам. Эстер также позволяла девочке бродить по большому дому и рассматривать занятные и красивые вещи, хранившиеся в больших шкафах и старинных сундуках, которые тётя Марч копила, как сорока. Индийский шкафчик приводил Эми в наибольший восторг, он был полон причудливых ящиков, маленьких отделений и потайных местечек, в которых хранились всевозможные украшения, некоторые драгоценные, некоторые просто любопытные, все более или менее старинные. Разглядывать и перекладывать эти вещи доставляло Эми большое удовольствие, особенно шкатулки, в которых на бархатных подушечках покоились драгоценности, украшавшие красавицу сорок лет назад. Там был гранатовый гарнитур, который тётя Марч надевала, когда выходила из дому, жемчуг, подаренный ей отцом в день свадьбы, бриллианты – от её возлюбленного, чёрные траурные кольца и булавки, странные медальоны с портретами умерших друзей и плакучими ивами внутри, сделанными из волос, браслетики, которые носила её единственная дочь в детстве, большие карманные часы дяди Марча с красной печатью, с которой играло множество детских ручек, а в коробочке лежало обручальное кольцо тёти Марч, слишком маленькое теперь для её толстого безымянного пальца, но бережно хранимое, как самое ценное сокровище из всех её украшений.

– А что бы выбрала мадемуазель, будь на то её воля? – спросила Эстер, которая всегда сидела рядом, чтобы присматривать за Эми и запирать ценные вещи.

– Мне больше всего нравятся бриллианты, но среди этих украшений нет ожерелий, а я люблю ожерелья, они мне так идут. Я бы выбрала вот это, если бы могла, – ответила Эми, с восхищением глядя на нить с бусинами из золота и чёрного дерева, на которой висел тяжёлый крест из тех же материалов.

– Я тоже очень хочу это, но не в качестве ожерелья. Ах нет! Для меня это чётки, и поэтому я стала бы пользоваться ими, как добрая католичка, – сказала Эстер, с тоской глядя на эту красивую вещицу.

– Чётки предназначены для того, чтобы перебирать их так, как вы перебираете нитку душистых деревянных бусин, висящих над вашим зеркалом? – спросила Эми.

– Да, правильно,