— Я сказала, что вы красиво меня путаете. Наоборот, хотите быть влиятельным.

— А это разве одно и то же?

— Что? — сбилась Кьяра, и лекарь рассмеялся. — Да! То есть нет, но разве это важно? Вы стремитесь к влиянию, я уверена. Или оно появилось у вас по несчастливой случайности, как у скромного, не подходящего человека?

Дэмин вздохнул.

— Влияние отличается от гласной власти отсутствием ответственности.

— Я бы не сказала, — мотнула головой Кьяра. — Просто ответственность тут перед собой и теми, кто знает, что вы обладаете влиянием. Но и в случае, если вы герцог, меру своего долга вы в конечном счете устанавливаете сами, так что все упирается в ответ перед собой.

— Умница, — улыбнулся лекарь. — И чем сложнее схема ответа перед собой, тем беспомощнее правитель.

— Вы про моральные ориентиры? — подняла нос Кьяра. — Да, представляю себе, что было бы с Пурпурными землями, если бы вы правили.

— Что?

— Вас бы ненавидели.

— Я похож на того, кого пугает ненависть?

— То есть вас можно ненавидеть? Если я, скажем…

— Нет, — прервал ее Дэмин. — Тебе ненавидеть меня нельзя.

— Ну и не очень-то и хотелось, — обхватила его за пояс Кьяра. — Я верю, что Пурпурные земли, да и любые земли, расцветут под рукой расчетливого правителя, имеющего основной целью их процветание и не обремененного этическими дилеммами, — признала она, утыкаясь носом в тяжелый шелк его одежд. — Но я правда рада, что вы не правите.

— И решения император принимает исключительно сам, — иронично подтвердил Дэмин.

— Все равно да, — ответила Кьяра, хотя и подумала другое.

— Смотри, они останавливаются, — с сожалением проговорил Дэмин.

.

.

Место, выбранное пар-оольцами для лагеря, было неуютным даже по меркам ко всему привыкшей Кьяры. Она-то надеялась, что второй лагерь, к которому, как оказалось, стремились остатки прореженной сначала Олтаром, а потом и Дэмином армии, будет спрятан в магическом песчаном городе или, на худой конец, в зарослях тамарикса, но островитяне расположили свои отряды на открытом пространстве, пустом, как ладонь.

В лагере находилось не меньше трех сотен человек, большинство — радчане в ошейниках. Над их головами раскинулись невидимые незаговоренному глазу, но днем спасавшие их от безжалостного солнца воздушно-земляные полотна. Кьяра завороженно следила за этой едва заметной пеленой, похожей на разреженный рой мелких насекомых. Такая же, не дающая ветру заносить площадку песком, окружала лагерь по периметру. Она чуть дрожала, как живая — это песчинки, удерживаемые воздухом, вибрировали в такт ветру.

Заговор, которым Дэмин изменил глаза Кьяры, работал даже лучше, чем тот, что в свое время использовал Олтар: хоть темнокожие пар-оольцы и были далеко, девушка могла разглядеть даже неровные бусины массивных ожерелий мудрецов и цвет дымящихся напитков, которые они не спеша потягивали, отдыхая в тканевых креслах.

Под воздушным пологом стояли двенадцать желтых, словно выросших из недр пустыни, строений незнакомой конструкции — такие, со скругленной каркасной крышей, никто в Империи не строил, — и у каждого располагалось что-то вроде деревянного настила со столом, креслами, даже опахалами из пальмовых листов, бесполезных ночью и составленных в высокие вазы.

Ну а рабам предлагалось сидеть прямо на стремительно остывавшем песке. Они жались друг к другу пестрыми рядами, сиротливые и пассивные, словно сдвинутые вместе куклы. Многие спали прямо так, сидя, навалившись друг на друга. Кьяра старалась не всматриваться в лица и не задаваться вопросом, могут ли они отдыхать без соответствующего приказа.

— Что особенно печально, им даже не паршиво, — мрачно сказала она приобнявшему ее сзади Дэмину. Легкая теплая накидка погладила ее плечи и уютным облаком обвила шею и руки, спасая от ночного пустынного холода. — Когда на мне был ошейник, я знала, что у меня болит нога, но эта боль не имела значения и не делала меня несчастной. Тогда ничто не имело значения.

— Им холодно, — заметил Дэмин, плотнее заворачивая Кьяру в созданное им полотно. — Инстинкт говорит им прижиматься друг к другу, как котята в куче.

Кьяра обернулась, сбрасывая его руки:

— Это наши соотечественники в страшном, разрушающем рабстве. Стоит говорить о них иначе.

— Эти бедняжки жмутся друг к другу, — не изменившись в лице, ответил ей Дэмин.

Кьяру разозлило то, насколько все равно ему было, и этот смех в темных глазах, и она попыталась толкнуть лекаря в грудь — Дэмин перехватил ее ладонь и, без труда поймав, прижал ее к своему плечу, словно давая Кьяре возможность погладить себя. Это отозвалось внутри горячей волной негодования и какого-то животного сладострастия, и Кьяра отдернула руку.

— Прекрати.

— Рад, что мы, наконец, на «ты».

Она и не заметила! И только его улыбка отозвалась радостью — его или ее?

— Я и не буду обращаться уважительно к тому…

— К кому раньше постоянно обращалась на «вы»? — усмехнулся Дэмин. — Ты мой борец за добро и правду.

— Это еще что значит?! — возмутилась Кьяра.

Мужчина все еще удерживал ее ладони в своих, и это нежное прикосновение словно пульсировало теплом — от кожи к коже.

— Что ты готова вступиться за слабых и переживаешь за них. Это очаровательно.

— Очаровательно? — переспросила Кьяра. Она не понимала, что происходит: злясь на Дэмина за его холодность и отстраненность, девушка не могла отделаться от ощущения, что ее окружает безусловное, абсолютное принятие, неизменно глушащее волны рождающегося возмущения. Когда лекарь называл ее очаровательной, она снова будто видела себя его глазами — и была действительно завораживающей, очаровательной, любимой.

— Конечно, — прижал ее к себе Дэмин. — Хочешь, когда будем уходить, я убью их?

Так просто! Как он мог вот так просто предлагать подобное?!

Да и разве не были пар-оольцы и их рабы защищены сотнями заговоров?

— А ты можешь? — недоверчиво протянула Кьяра,