Так сколько тебе осталось, Игорёк? Неделя? Надо подумать, как тебя правильно убрать. Чисто и незаметно.

Телефон беззвучно завибрировал у Орлова под боком.

— Гена, чистые анализы! Что это было? Гена? — кричал возбуждённо и радостно в трубку Сухомлинский, — Гена! Я твой должник до гроба!

— Я рад. У меня совещание. Всё бывает, — Орлов быстро прервал разговор, который начал выворачивать его наизнанку, и нажал на красную кнопку в телефоне, — живите, пока я добрый. Это я буду решать, кому жить, а кому умирать! — закричал Орлов невидимому оппоненту, — а Севостьянову, мерзавцу, приготовиться! Начал тут рассуждать про людей! С жиру начал беситься в своих хоромах! Дворовая шавка! Животных ему этих жалко, которые его сожрут с потрохами при первой же возможности. Когда они только успели с Мариной снюхаться!? Сошлись два одиночества! Развёл, придурок, рыжих тараканов. Откуда Виктория знает про Думу? Ещё и набралась наглости меня спрашивать такое. Да хрен с ней!

Орлов нащупал телефон.

— Виктория, слушай и шевелись! Повторять не буду! Два дня на сборы, я уже всё проплатил. Полетишь обычным рейсом. И сидеть там два месяца, пока не дам команду «отбой». Книги пиши, пейзажи с водопадами, найди себе там друга, подружку, что хочешь, но не высовывайся.

— Мне кажется, ты завёл себе любовницу. Я слышу в голосе тестостерон. У тебя гон, Орлов. В кои-то веки! Придётся не мешать. Ради детей. Это хорошо. Ты вспомнишь, что значит боль.

— Уймись! — Орлов отключился. Каких ещё детей? Дура!

Он встал с кровати и пошёл в ванную комнату. Стоя под душем, думал только о Марго. Он так много о ней думал, что сам этого испугался. А самое страшное, что все его мысли были о том, как он её разденет и будет любить. Да сколько ж можно жить без бабы, которую хочешь? Наконец, он дождался, почти дождался. И плевать на всё. Ничем этого нельзя заменить и ни за какие деньги этого нельзя купить. Он никогда не произносил даже мысленно слово «любовь», он боялся этого слова больше всего на свете, наверное. Себя рядом с этим словом. И не помнил, когда он вообще признавался в любви. Стёр из памяти.

От этого можно, конечно, и отказаться — переделать себе мозги, вырубить всю сексуальность с инстинктами и перестать чувствовать. Монахи же справлялись одной силой воли, а сейчас и вовсе столько прибамбасов, да и он справлялся, но не сейчас. Это выше его сил. Точка. Никто не узнает. Он будет ещё жёстче и безжалостнее, он будет безупречен, как всегда.

Орлов резко выключил воду, вылез из душевой кабины и начал вытираться.

«Страшнее самого главного страха, страха смерти, может быть только страх вечных страданий. И второй страх страшнее», — услышал Орлов в голове знакомый голос и замер. На лбу тут же проступили капельки пота. Решил не отвечать. Встал перед зеркалом и начал бриться — медленно, тщательно, осторожно. Поставил, как смог, защиту, и голоса больше не было. Руки дрожали от напряжения. Достал щипчики из ящичка под раковиной, сосредоточился и выдернул толстый седой волосок, торчащий в левой брови, брызнул парфюм на щёки, подправил маленькой расчёской волосы.

«Наученная опытом веков, республика Бессмертных достигла совершенства в терпимости и почти презрении ко всему. Они знали, что на их безграничном веку с каждым случится всё», — продрался сквозь кордон голос. Орлов молча достал чистое бельё из шкафа, потом рубашку, брюки и оделся. Марго, Марго, Марго. Подошёл к зеркалу. Из зеркала на него смотрел Орлов-олигарх, строгий и недосягаемый, холёный и холодный, как январский ветер.

«Смерть, точнее, память о ней, наполняет людей возвышенными чувствами и делает жизнь ценной. Каждое совершаемое деяние может оказаться последним. Нет ничего, что бы не казалось отражением, блуждающим меж никогда не устающих зеркал. Ничто не случается однажды, ничто не ценно своей невозвратностью», — по интонации было похоже, что изрекаемая мудрость подошла к концу. «Это сказал аргентинец Борхес в одном из своих рассказов через два года после окончания Второй Мировой», — пояснил голос.

«Ты нарушаешь привычный ход вещей, — ответил Орлов, — и это может означать только то, что у тебя есть серьёзные причины для этого.» Он нервничал.

«Они есть. Но я пока лишь тебя предупреждаю. Я не мстительна,» — добавила Наами.

«Не тебе решать, сколько и как мне жить,» — огрызнулся Орлов. Он подождал ответ, но Наами больше не выходила на связь. Хитрая пещерная крыса! Будет ли его защищать Хозяин? Сложный вопрос. Сбой в системе не подлежит ремонту. Но до сбоя ещё далеко. Что вообще случилось? А случилось то, что он сам пихал голову в огонь, прекрасно зная, что Марго — это его погибель. Он слышал, как бьётся сердце. Только не это.

Наами тут же это почуяла. «Не мстительна» она, костлявая белобрысая тварь. И дело тут не столько в Борхесе и его нетленных строках, от которых кровь стынет, если серьёзно прислушаться, сколько в дате их написания. «Через два года после окончания Второй Мировой», — вспомнил он слова Наами.

1947 год. Сентябрь. Светлый солнечный день. Петергоф. Большой каскад с запущенными фонтанами. Только что восстановили украденную фашистами золотую статую Самсона борющегося со львом. Орлов и Марго стоят в толпе зевак-туристов и смотрят, как из пасти льва бьёт фонтан, поднимаясь на двадцать метров. Орлов, в форме майора, выписавшийся после второго ранения перед самым концом войны, и Марго, никому неизвестная актриса московского театра, уже не очень молодая, но всё ещё красивая и стройная с кудрями и красными губами. На Марго серое платье в букетах из мелких цветов и чёрный пиджак. Они стоят, прикасаясь к друг другу и ничего не говорят. Потом орлов тянет её за руку, и они выходят на отдалённую аллею.

— Что ты решила?

— Я остаюсь из-за космической программы. Попросилась опять в актрисы. В драматические. Мне нравится сцена. Вот уж не думала, — она немного смущается и крутит локон у уха.

— Они допустили эту бойню, потому что не хотели связываться с сама знаешь кем.

— Но они помогли нам победить. Только я не уверена, что это надолго. Это не окончательно. Рабство не искоренено. Поэтому я хочу в программу, только там я смогу быть уверена в том, что буду всё контролировать. Я уверена, что ещё будет много войн, потому что у подземных раздор, а здесь всё оставят на нефти. Новую энергию развивать не дадут.

— Наами у власти только тридцать лет, она ещё слишком молода, — перебил её Орлов.

— И я уверена, что они не будут пока лечить людей и