Через пятнадцать минут Эндрю сидит в большой допросной, а Лэндсман, стоящий по другую сторону двери в коридоре шестого этажа, велит Пеллегрини и Эджертону отыскать «линкольн».

– Я буду брать показания как можно дольше и подержу его здесь, – говорит сержант. – Надо узнать, машину действительно конфисковали или нет.

Звонок от Пеллегрини будит старика Джонни. Сейчас глухая ночь, но детектив просит продавца машин съездить в офис и покопаться в бумагах. Когда двое детективов сами доезжают до Харфорд-роуд, Джонни и миссис Джонни уже на месте. Продавец находит запись о продаже и график взносов, но постановления о конфискации нигде нет. Может, предполагает он, еще не пришли бумаги от кредитной компании.

– Если ее конфисковали, то куда бы увезли?

– У них есть стоянка на Белейр-роуд.

– Покажете?

Джонни и миссис Джонни снова садятся в «кадиллак брогэм» и выруливают с парковки. Детективы едут за ними до огороженной штрафплощадки на северо-восточной окраине города. Машины нет. Как нет и на второй площадке в Роуздейле, на востоке округа Балтимор. В три ночи, узнав о третьей площадке на северо-востоке округа, рядом с полицейским отделением Парквилла, двое детективов едут на север с растущей уверенностью, что никто не отгонял «линкольн-континенталь» цвета говна – эта лживая скотина сама где-то спрятала машину.

Третью площадку ограждает трехметровая рабица. Пеллегрини подходит к углу и смотрит через металлическую сетку на ряд машин, припаркованных вдоль противоположного конца, надеясь, что машины Эндрю там нет. Но предпоследним в ряду стоит «линкольн континенталь».

– Вон он, – говорит Пеллегрини упавшим голосом.

– Где? – спрашивает Эджертон.

– Почти в конце. Коричневый.

– Это он?

– Ну, это коричневый «линкольн».

Пеллегрини ищет на площадке признаки жизни. Ордер им не нужен – Эндрю уже не хозяин машины. Но ворота закрыты на замок и цепь.

– Ну, – говорит Пеллегрини, – была не была.

Детектив втыкает мысок черного «флоршейма» в металлические звенья и подтягивается вверх по ограде. Навстречу по штрафплощадке мчатся два здоровых добермана, рыча, лая и щерясь. Пеллегрини спрыгивает назад.

– Да ладно, Том, – смеется Эджертон. – Что ты с ними не справишься, что ли?

– Не, мне и тут хорошо.

– Это всего лишь животные. А ты – человек с оружием.

Пеллегрини улыбается.

– Давай-давай. Значок им покажи.

– Мы вроде не торопимся, – говорит Пеллегрини и возвращается к машине.

Через четыре часа Пеллегрини едет обратно на площадку с Лэндсманом, закончившим брать показания Эндрю незадолго до шести утра. Ни тот, ни другой не спали двадцать восемь часов, однако когда они едут по Перринг-парквей в округ, а затем идут за скучающим работником по грунтовой площадке к «линкольну», в них не видно ни следа усталости. Ну конфисковали, ну и что, думает Пеллегрини. Может, Эндрю сам сдал машину, решив, что она чистая и ее никак не свяжут с убийством.

– Эта?

– Да. Спасибо.

Детективы сначала осматривают салон, ищут на коже и дереве красно-бурые пятна, волосы или волокна ткани. Лэндсман находит на приборной панели цепочку из фальшивого золота – женский браслет. Пеллегрини указывает на темно-коричневую кляксу на пассажирском сиденье.

– Кровь?

– Да не. Вряд ли.

Лэндсман достает из кармана набор с лейкооснованием, наносит химикат на ватную палочку и проводит по пятну. Темно-серая.

Пеллегрини заканчивает осмотр заднего сиденья, оба идут к багажнику. Лэндсман поворачивает ключ, но медлит перед тем, как открыть.

– Ну давай, сволочь, – говорит он. Самое близкое к молитве в жизни Джея Лэндсмана.

В багажнике чисто. Он наносит химикат на семь-восемь палочек и проводит по всем вмятинам и щелочкам. Темно-серые.

Пеллегрини медленно выдыхает, его дыхание клубится в подмороженном воздухе. Затем он идет к «кавалеру» и садится за руль. Внимательно рассматривает золотую цепочку, предчувствуя, что и это ни к чему не приведет, что через день-другой семья Латонии Уоллес ответит «нет, никогда такую не видели». Пеллегрини молча ждет, пока Лэндсман проводит еще два раза палочками в салоне, потом закрывает багажник, сует руки глубоко в карманы и идет обратно к «шевроле».

– Погнали.

И вдруг наваливается усталость, и оба детектива щурятся на утренний свет, пока машина скатывается на юг по Харфорд-роуд, а потом едет на запад по Норзерн-парквей. Пятнадцать дней напролет они работали в шестнадцатичасовых или круглосуточных сменах, жили на американских горках, переходя от одного подозреваемому к другому, бешено перескакивая от мгновений восторга к часам отчаяния.

– Я тебе скажу, что думаю, – говорит Лэндсман.

– И что ты думаешь?

– Я думаю, нам нужен выходной. Утро вечера мудренее.

Пеллегрини кивает.

Где-то у перекрестка Джоунс-Фоллс Лэндсман снова заговаривает.

– Не волнуйся, Том, – говорит он. – Раскроем мы его

Но Пеллегрини уже поддался измождению и сомнению, поэтому молчит в ответ.

Дело Латонии Уоллес в кабинете Джея Лэндсмана расползается, как метастазы рака. Фотографии с места преступления, отчеты из лаборатории, схемы, внутренние доклады, воздушная съемка Резервуар-Хилла с полицейского вертолета – бумага лезет из папки, марширует через стол и картотеку сержанта. Вторая колонна документов приступила к обходному маневру – штурмует рабочее место Пеллегрини в дополнительном офисе, а затем захватывает картонную коробку за стулом детектива. Дело стало целым миром, кружит на собственной орбите.

Но для остального отдела убийств ничего не меняется. На протяжении почти всего десятилетия детективы Балтимора исходят из того, что закон средних чисел гарантирует им от 200 до 250 убийств в год, то есть где-то два убийства каждые три дня. В памяти убойного еще свежи годы в начале 1970-х, когда дел было 300 с лишним, но этот показатель резко снизился, когда заработала травматологическая система штата, а реанимации больницы Хопкинса и Университетской стали спасать некоторых от кровотечений. Последние два года число трупов понемногу идет вверх, достигнув максимума в 226 в 1987-м, но в Балтиморе такая тенденция не отрывается далеко от кривой вероятности. По пятницам детективы ночной смены могут видеть, как секретарши Ким и Линда проставляют номера дел на пустых красных папках – 88041, 88042, 88043, – и железобетонно знать, что где-то на улицах бредут к небытию будущие жертвы. Старожилы шутят: черт, небось, номера дел выбиты на задницах обреченных ультрафиолетовыми чернилами. Если пропустишь человека через маркировальную машину, если покажешь «88041» на его правой щеке и скажешь, что это значит, бедный засранец сменит имя, запрется в подвале или сядет на первый же «Грейхаунд»[31] до Акрона, Оклахома-Сити или любого другого места в тысячах миль отсюда. Но так не бывает; цифры никуда не денутся.

Конечно, статистические флуктуации в рамках разумного допускают и тихие выходные из-за дождя, снега