В этой идее имелась безумная красота, способная ублажить небеса. Снова поднять меч Эрнистира против захватчиков, пусть и на короткое время. Несомненно, боги закричат от радости, увидев такой гордый поступок! И, вне всякого сомнения, небеса разверзнутся, и все молнии Ринна сожгут Скали Острого Носа, и его армия превратится в пыль…

— Я должна подумать, Дайавен. Но встанешь ли ты рядом со мной, когда я буду говорить с народом моего отца? — спросила Мегвин.

Гадалка кивнула и улыбнулась, как гордый родитель.

— Я пойду с тобой, королевская дочь, — ответила Дайавен. — И мы расскажем людям, чего хотят боги.

Шел теплый дождь, предвестник приближавшейся бури. Толстая полоса туч вдоль горизонта стала серой и черной, по краям метались оранжевые сполохи полуденного солнца, которые все сильнее терялись в темноте. Мириамель, внимательно глядя по сторонам, прищурилась под дождем. Большая часть матросов занималась подготовкой к шторму, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Аспитис находился в своей каюте, и ей оставалось лишь молиться, что он настолько поглощен изучением карт, что не заметит кражу дорогого кинжала.

Мириамель вытащила первый мех с водой из-под плаща и осторожно ослабила узел, удерживавший плотную ткань над шлюпкой. Еще раз быстро оглядевшись по сторонам, она опустила мех с водой в лодку рядом с веслами, затем быстро отправила туда второй. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы положить следом свертки с хлебом и сыром, — и в этот момент кто-то закричал на наббанайском:

— Эй! Прекрати!

Мириамель застыла, как испуганный кролик, сердце отчаянно колотилось у нее в груди, она выпустила сверток с провизией из рук, он упал на дно лодки, а она медленно повернулась.

— Болван! Ты все перевернул вверх дном! — кричал матрос, забравшийся на мачту.

С высоты в двадцать локтей он с негодованием смотрел на другого матроса, который работал над ним. Объект поношений показал ему «козу» и с веселым видом продолжил заниматься своим делом. Первый матрос покричал еще немного, потом рассмеялся и сплюнул по ветру, после чего занялся своими делами.

Мириамель закрыла глаза, дожидаясь, когда перестанут дрожать колени, потом сделала глубокий вдох, почувствовала резкий неприятный запах приближавшегося шторма, а также смолы, мокрого дерева и шерсти, и только после этого открыла глаза. Дождь усилился, и вода стекала с ее капюшона — небольшой водопад рядом с кончиком носа. Пришла пора спуститься в трюм. Скоро закат, и она не хотела испортить план Ган Итаи своей небрежностью, хотя шансы на успех оставались призрачными. Кроме того, ей не следовало оставаться на палубе в ливень — если ее увидит Аспитис, он может что-то заподозрить. Мириамель не знала планов ниски, но понимала, что внимание графа лучше не привлекать.

Она спустилась вниз по лестнице, ее никто не заметил, и тихо прошла по коридору до скромной каюты ниски. Дверь была открыта, и Мириамель быстро скользнула внутрь. Ган Итаи там не оказалось — очевидно, она готовила главную часть своего плана, хотя сама считала его почти безнадежным. Во всяком случае, когда Мириамель видела ее сегодня утром, она выглядела усталой и расстроенной.

Мириамель подвязала юбку, вытащила доску из стены каюты и долго искала на ощупь засов на двери, которая вела в трюм. Она понимала, что, если не закроет аккуратно дверь, всякий, кто войдет в каюту, сразу увидит сдвинутую доску и захочет проверить, что там такое. Но если она поставит засов на место, Ган Итаи не сможет вернуться.

После недолгих колебаний она решила оставить дверь в покое и рискнуть. Вытащив из-под плаща огарок свечи, Мириамель зажгла его от лампы Ган Итаи, забралась в проход и аккуратно прикрыла за собой доску. Зажав в зубах свечу, она начала спускаться по лестнице — и вознесла короткую молитву за то, что ее волосы были мокрыми и коротко подстриженными, постаравшись выбросить из головы образ человека, у которого загорелись волосы в таком узком проходе.

Когда Мириамель добралась до люка, она слила часть воска со свечи, чтобы взять ее в руку, потом приподняла крышку люка и заглянула в щель. В трюме было темно — хороший знак. Она сомневалась, что матросы станут ходить без света между бочками.

— Кадрах, — тихонько позвала она. — Это я, Мириамель!

Ответа не последовало, и на мгновение ей показалось, что она пришла слишком поздно и монах умер в темноте. У нее перехватило в горле, она сглотнула и стала спускаться вниз по лестнице, прикрепленной к верхней части люка. Лестница не доходила до пола, и ей пришлось спрыгнуть. Она выронила свечу, и та покатилась по деревянному полу. Мириамель поспешно бросилась за ней и обожгла пальцы, но ей удалось ее схватить.

Мириамель сделала глубокий вдох.

— Кадрах?

Она вновь не получила ответа и стала пробираться дальше, лавируя между бочками и корабельными припасами. Монах лежал на полу возле стены, опустив на грудь голову. Мириамель потрясла его за плечо, и голова перекатилась с одной стороны на другую.

— Просыпайся, Кадрах. — Он застонал, но не проснулся.

Она потрясла его сильнее.

— О боги, — пробормотал он, — это смиарек флинн… проклятая книга… — Он начал дергаться, словно его застиг кошмар. — Закрой! Закрой! Как бы я хотел никогда ее не открывать… — И он прошептал что-то совсем неразборчивое.

— Проклятье, просыпайся же!

Наконец его глаза открылись.

— Ми… миледи? — Недоумение сделало его совсем жалким.

За время, проведенное в трюме, Кадрах заметно похудел: кожа на лице висела складками, глаза запали. Он выглядел как старик. Мириамель взяла его за руку, удивившись, что сделала это без колебаний. Разве перед ней не жалкий пьяница и предатель, которого она столкнула в залив Эметтин и надеялась, что он утонет? Но Мириамель знала, что это не так. Лежавший перед ней человек был несчастным существом, закованным в цепи и избитым — и не за реальное преступление, а только за попытку побега, когда он спасал свою жизнь. Она подумала, что зря не бежала вместе с ним. Мириамель жалела монаха, она помнила, что в нем было и что-то хорошее. В некотором смысле он стал для нее другом.

Внезапно она испытала стыд за собственное бессердечие. Она так верила в некоторые вещи, так твердо знала, что правильно, а что нет, что могла позволить ему утонуть. Теперь ей было трудно на него смотреть, в его обиженных глазах застыл страх, голова подрагивала, одежда стала грязной и потрепанной. Она сжала его холодную руку.

— Не бойся, я скоро вернусь.

Мириамель взяла свечку и