вас – Ричард Докинз. Попросите его произнести молитву перед едой. Справа от вас – Эд Виктор. Обернитесь к нему и произнесите изумленным тоном: «ПЯТНАДЦАТЬ?»”. (Агент Дугласа Эд Виктор тогда был единственным литературным агентом в Лондоне, который брал комиссию аж в 15 %). Разобраться в этой рассадке потребовало стольких бесплодных усилий, что заняло у Дугласа почти весь вечер (подозреваю, что ему содействовал не один “Мак” из его компьютерного флота), и мы сели за ужин лишь ближе к полуночи. Как же мне его не хватает – его первоклассного чувства юмора и, как уже говорилось, его первоклассного воображения.

Фильм “Преодолевая научный барьер” завершался типично оксфордской сценой: Лалла, откинувшись, сидела в плоскодонке, которую я подталкивал шестом: мы романтично плыли вверх по реке Червелл (еще был, конечно, третий лишний – оператор, но предполагалось, что зрители об этом не догадаются), а мой голос за кадром превозносил красоту научной действительности, которой мы оба любовались.

Семь чудес

В середине девяностых продюсер Би-би-си Кристофер Сайкс придумал телепередачу, в которой ученых просили назвать свой личный список семи чудес света и экспромтом рассказать о каждом. Кристофер сопровождал выбранные чудеса видеозаписями – видимо, из обширной библиотеки Би-би-си. Моими семью чудесами были паутина, ухо летучей мыши, эмбрион, цифровые коды, параболический отражатель, пальцы пианиста и сэр Дэвид Аттенборо (последнее повлекло за собой очаровательно забавную рукописную весточку от этого великого человека). Эти полчаса концентрированного телевидения – одно из немногих моих деяний, которым я не заработал себе новых врагов (а только множество друзей). Значит ли, что передача хороша? Во всяком случае, не плоха, несмотря на слова Уинстона Черчилля: “У тебя появились враги? Хорошо, значит, ты что-то сделал правильно”. Я никогда не старался специально завести врагов, но иногда они вырисовывались из темноты на моем прямом пути.

Формат семи чудес подбросил еще некоторые чудесные кандидатуры. Например, Стивен Пинкер выбрал велосипед, комбинаторные системы, языковой инстинкт, фотоаппарат, глаз, стереозрение и загадку сознания. Кажется, никто не выбрал “гиппокамп таксиста”, но, вероятно, стоило бы: водители лондонских кэбов должны сдавать экзамен для проверки знаний (он так и называется: “Знание”) всех переулков и закоулков одного из величайших городов мира, и исследования обнаружили, что в мозгу водителей увеличена часть под названием “гиппокамп”. Есть что-то печальное в мысли о том, что “Знание” скоро окажется ненужным из-за GPS-навигаторов. Но навигаторам еще предстоит проделать немалый путь, прежде чем они смогут соперничать со Знанием, как лучше всего срезать дорогу при разных условиях движения.

В телепередаче также участвовали мой кумир Джон Мэйнард Смит, Стивен Джей Гулд, Дэнни Хиллис (изобретатель параллельного суперкомпьютера), Джеймс Лавлок (гуру гипотезы Геи) и Мириам Ротшильд. Семью чудесами этой удивительной пожилой леди были ушные клещи, бабочка данаида монарх, прыжок блохи, рассвет на Юнгфрау, причудливо сложный жизненный цикл паразитического червя, каротиноидные пигменты (в том числе те, которым мы обязаны своим зрением) и Перусалим. Ее восторг был заразителен: в восьмидесятисемилетней даме била ключом детская увлеченность, и передача с ней стала образцовым воплощением задумки Кристофера Сайкса.

Дама Мириам

Я не слишком хорошо знал Мириам, но такой выдающийся персонаж заслуживает отступления. Она не раз приглашала нас с Лаллой на свои ежегодные “Стрекозиные вечеринки” (которые назывались так потому, что гостям предлагалось полюбоваться природоохранными мерами вокруг ее озера, направленными на защиту стрекоз) в загородном доме в Эштоне, близ Аундла, где я когда-то учился в школе. Ее сад стоило увидеть. Есть такая подарочная книга, “Новый сад англичанки”, где каждый разворот посвящен саду какой-либо высокородной или влиятельной леди. Страницы сияют безупречными лужайками в тени древних кедров, элегантными сдержанными клумбами и бордюрами, увитыми зеленью беседками и темными аллеями вековых тисов. Все идет как положено – пока вы не попадаете на страницу с садом достопочтенной Мириам Ротшильд (они могли бы опустить “достопочтенную” и заменить ее на “члена Королевского общества”, но это бы выбилось из общего настроя книги)[73]. Ее сад был, как и она сама, неповторим. Там росли растения, которые прочие дамы в этом списке назвали бы сорняками. Кругом были дикие луговые цветы и некошеные травы. Волны длинной травы, усыпанной цветами, набегали на стены дома, вламывались в окна, перекидывались в ящики на подоконниках, которые казались комнатным продолжением сада. Сам огромный дом был так задушен вьющимися растениями, что добраться до него было бы легче с мачете: он был словно сказочный замок в зачарованном лесу. Под выцветшими семейными фотографиями (в числе которых снимок второго лорда Ротшильда в котелке и с длинной бородой, катящего по Лондону в карете, запряженной четырьмя зебрами) стояли сундуки, где хранилась знаменитая ротшильдовская коллекция насекомых.

Обеды были роскошными. На одной из ежегодных “стрекозиных вечеринок” она поманила меня к своему столу: “Подойдите, посидите со мной, дорогой мой мальчик. Но сначала подите и отрежьте мне кусочек оленины, но очень маленький кусочек – имейте в виду, что я строгая вегетарианка”. Стоит отметить, оленя не убили ради пищи: он погиб в результате несчастного случая, так что можно сказать, что ее вегетарианские принципы были соблюдены если не во плоти, то в духе. У Мириам было стадо редких оленей Давида, которых ее отец привез из Китая, намереваясь сохранить этот вид (в дикой природе они вымерли). Один из этих оленей, к сожалению, запутался в заборе и погиб. Отсюда и оленина на столе этичной вечеринки.

Как-то Мириам была приглашена прочесть почетную ежегодную лекцию в память Герберта Спенсера в Оксфорде. Ректор и высокопоставленные гости сидели в первом ряду великолепного Шелдонского театра, который строил Кристофер Рен. Вероятно, они прошествовали внутрь, облаченные в мантии и квадратные шапочки, и бидль с жезлом оглашал их имена – хотя, строго говоря, я не помню таких подробностей и могу приукрашивать. Саму лекцию Мириам я помню хорошо. Она обернулась пламенным воззванием в защиту прав животных и страстным порицанием мясоедения. Я сидел прямо за ректором и заметил, как он беспокойно заерзал в кресле. Затем я увидел, как по ряду тихонько передавали записку, и гонец с ней со всех ног поторопился за дверь – несомненно, на кухню колледжа, где готовили обед, который ректор давал в честь Мириам после лекции. Казалось бы, она могла предупредить администрацию заранее, но подозреваю, что победило ее озорство.

В другой раз Лалла хотела собрать пожертвования для Денвилл-холла, чудесно гостеприимного и радушного дома престарелых для актеров: Лалла – председатель его попечительского совета. В то время ее излюбленной творческой техникой была роспись по шелку: она