Шрифт:
Закладка:
Жара стояла, какая случается в начале августа, одуряющая. Двигаться, говорить, есть – все сделалось лень. У меня побаливало сердце, звенело в ушах, мерещились запахи, только не роз, как при мигрени, а гнили и выгребной ямы. Ваня сидел, молчал, смущаясь чем-то. У него с детства особенность: как смущается, начинает левую манжету теребить; сколько раз наблюдал, как он у доски пуговицы откручивал. Но не спросил, в чем дело, захочет, сам скажет, не захочет, ничего вопросами не добьешься. Не так мне было интересно выяснять, что беспокоит Ивана.
– Извини, Андрей Гаврилыч… – Ваня закашлялся, отвел в сторону круглые болотные глаза. Из-за этих глаз мне иногда хотелось почесать его за ухом, вот-вот замурлычет. Давно бы следовало кота завести, не знаю, почему я этого не сделал. – Чем-то у тебя воняет? Ведро, что ли, протухло? По такой жаре ничего на полдня не оставишь. Колбасу на обед почистил, к вечеру шкурки того, одорируют.
– Гляди-ка, а я думал, мне запах чудится, мигрень от жары разыгралась. Нет, Иван, пустое у меня ведро, ничего не ем по жаре, нечего и выбрасывать. И картошку я храню в сарайке во дворе, сам знаешь. Нехороший дух, тяжелый и страшный, как от падали.
Ваня мой побледнел, веснушки ярче проявились на курносом, детском таком носу и щеках, вскочил, забормотал про себя, шевеля пухлыми яркими губами. Хорош собой, не придерешься, а жену не найдет.
– Что переполошился, вспомнил что?
– Бабки позавчера меня вызывали, дверь Актрисе ломать. Приснилось им, что Актрису убили. Сериалов насмотрелись. Может, она точно, того…
– Иван, ты сам-то как насчет сериалов? Если б убили, она бы кричала, даже моего старческого слуха достало бы услыхать.
– А может, ей с сердцем плохо, по такой жаре. Уснула и не проснулась. Или астма, или еще чего. Правы бабки, надо было ломать дверь. Побегу за слесарем, не уходи, Андрей Гаврилыч, в понятые пойдешь, а то с этими бабками хлопот не оберешься.
Ваня потопал по лестнице, хотя лифт вполне работал. Но Иван слишком торопился, он, в отличие от Жени, жалостливый с детства. Как только в милицию пошел? Раз пошел, не худо бы ему самому научиться двери открывать, неужто у них в отделении отмычек не собралось, хоть скромной коллекции, типа моих с насекомыми, школьных?
Наши бабоньки не подвели. Город гудел, вскрикивал и не спал душными ночами.
Лучше бы мне не видеть того, что я успел разглядеть из тесной прихожей, такой же, как у меня. Время отстучало несколько секунд по виску и хлынуло наружу, я выскочил на площадку, скорчился, но не сумел выблевать страшный образ. Она лежала с раскинутыми толстыми ляжками; фланелевый, точно такой, как у наших кумушек, невзрачный халат завернулся, безжалостно
демонстрируя складки синеватой кожи с коричневыми пятнами засохшей крови. Ее плоть была распахнута, располосована от горла до сморщенного лобка, разноцветная синяя, желтая и коричневая масса лезла наружу, мириады мух чернили ее.
Я не оформлял больничный, меня отпустили так. Пролежал на диване неделю, выпил, наверное, литр корвалола. Иван приходил, как и прежде, но уже по долгу службы. Вера-медсестра забегала в обед, хотя я отказался от успокоительных уколов. Вера, напоив корвалолом, рассказывала, что говорят в городе. Сарафанное радио работало вовсю. Ему тотчас становились известны официальные версии, результаты допросов и опросов, даже то, что я сообщил следствию в лице Ивана. Хотя Иван неразговорчив, особенно в том, что касается его работы, да и я не из болтливых. Но на мои слова ссылались, дескать, я ничего не слыхал, ни звонка в квартиру наверху, ни шума драки, ни падения тела.
Актриса поселилась на верхнем этаже, разве голуби, ночевавшие на чердаке, могли бы помочь следствию. Квартира справа пустовала, хозяева уехали к родным. Петрович из левой квартиры вроде бы слышал, как ночью отворяли дверь на лестничной клетке, но не слыхал звонка. Петрович каждый вечер выпивает бутылочку на сон грядущий, с тех пор как жена легла в районную больницу на обследование, как можно полагаться на его память? Нечаиха твердо стояла на своем, мол, посторонних в доме, кроме моих гостей, в тот вечер не было. Я подробно рассказал Ивану, как уходили вслед за ним гости, как закрыл за ними дверь, выпил капли, лег на диван. Все сообщил до мельчайшей детали, упустив лишь то, что успел познакомиться с Актрисой.
То, что мы здоровались, встречаясь на лестнице, не помогло бы следствию, в нашем доме все здороваются, так принято. Она не посетила меня за эту неделю, зачем ей? Сидела по вечерам в одиночестве, даже не включала телевизор, может быть, действительно выпивала или предавалась воспоминаниям. В первый раз, столкнувшись с ней в парадной, я не выдержал и ляпнул, что прекрасно помню фильм, где она играла фею, хотя фильм много лет не был в прокате. Актриса жалко улыбнулась, поблагодарила и не прочь была поболтать, но я не смог. Это была не она, не та, чью фотографию я таскал с собой и плакал стыдными слезами, обнаружив пропажу. Ничто не напоминало прежнюю бабочку, выжженные перекисью жидкие пряди казались злой пародией на душистые локоны, тяжелый подбородок подрагивал, скатавшаяся помада забилась в трещины губ. Но как будто мало было того, что с ней сотворило время, еще и то, что я видел на полу из прихожей – раздувшаяся, обезображенная, облепленная мухами, в линялом фланелевом халате! Нет, мне не забыть и не связать эту страшную лопнувшую куколку с нежной бабочкой.
Я сообщил Ивану, как дважды хлопнула дверь, сперва за бывшими учениками, после – пропуская младшего Степанова. Оказалось, сосед ни при чем. Даня задержался на лестнице, сказав Сереже, что должен вернуться ко мне, забрать забытую сумку. Но Даня не возвращался и никакой сумки не забывал, неприятно было уличать его во лжи, пусть не самый любимый из моих учеников, но все же.
– Зачем Даня приходил к вам, Андрей Гаврилыч? – перешел Ваня на «вы», как в школе. – Ведь он прежде не баловал посещениями. Он не объяснил?
– Может, вспомнил старика, решил проведать… Ты же приходишь. Нет, не говорил ничего такого, сидел, болтал с Сережей.
– О чем?
– Да ты же слышал. О том же, что и при тебе, ни о
