интересует, я сразу скажу. Ты парень ушлый, а мне в моем деле потребны грамотные человеки. Мы ворочаем большими деньгами, а денежки счет любят. Кроме того, хочу иметь подробный план этих чертовых катакомб. Герцог докладывал мне, что ты вроде бы писатель, стишками балуешься. Вот и напиши про меня сочинение. Только тех полководцев помнит народ, про которых написаны книги. Я ведь тоже не кто-нибудь, а личность известная.

Ваню словно осенило: да ведь это готовый очерк о Полундре и катакомбах. Для газеты.

— Обязательно напишу, — с жаром пообещал Ваня.

— Нравишься ты мне, парень. И хочется мне приобщить тебя к нашей жизни, сделать из тебя человека. Видишь этих бабешек, — Контуженый показал рукой на молодых женщин, жавшихся друг к другу у стены. — Выбирай любую. Тут у меня все мальчишки женатые, всех я благословляю на семейную жизню.

В помещение робко вошла женщина, грязная, космы ее были нечесаны. За ее рваную юбку держалась голубоглазая оборвашка лет трех, замурзанная и босая. С ее появлением в комнатке как бы стало светлее.

— А, Лизка Принцесса пожаловала! — с какой-то радостной нарочитостью крикнула девушка, сидевшая возле Вани. — А ну-ка побожись, Лизка.

— Ей-богу, — пролепетала девочка.

— Ты по-нашему, по-блатному божись.

С губ ребенка слетело гнусное ругательство. Ваня вздрогнул — не ослышался ли он? А девочка продолжала тарахтеть детской скороговоркой безобразные слова.

— Молодец, Лизка! — Взлохмаченный подвыпивший тип протянул девочке облепленную крошками махорки ириску.

Ваня устало закрыл глаза. Все, что он увидел в катакомбах, потрясло и прибило его. Эти набитые спящими людьми клетушки, в которых даже скот не стал бы жить…

— Ну, что молчишь? Полундра ждет, — напомнил о себе Контуженый. — Согласен остаться? Вот с этими милашками, со мной. Я тебя в обиду не дам… Твой дружок Лука Иванов уважал меня, деньгу у меня занимал, советовался со мной.

— Оставайся, парень, не пожалкуешь. Я тебя облагородю, — затарахтела полуобнаженная девица лет шестнадцати от роду, с тонкими татуированными руками.

— Какой я парень, мне ведь всего пятнадцать лет, так, мальчишка только.

— Мы тебя мужиком быстро сделаем, — защебетали хором развязные девицы.

— Ну так как же, решаешься или дрейфишь? — с явным намерением подзадорить поинтересовался Полундра.

— Подумать надо… У меня ведь отец есть и сестра.

— Подумай, подумай, я не сильничаю… Думать-то здесь будешь или дома?

Полундра хрустнул пальцами, и Ваня заметил, что ладонь его разрисована химическим карандашом.

— Чего вылупился, будто милиционер? — заметив его взгляд, грубо спросил Полундра. Но тут же смягчился, объяснил: — Каждому человеку судьба нанесла на ладони всякие там линии жизни, счастья, благополучия. У меня эти линии от природы дюже короткие или вовсе незаметные. Так я их самочинно продлил, выделил и подчеркнул. Как есть все по Брюсовой книге.

Банкомет с мертвенным, испитым лицом стасовал колоду, не спеша роздал партнерам карты. Полундра взял одну, Ваня увидел — десятку треф. С нею можно было рискнуть, пойти на весь кон.

— Если порешишь связать свою долю с моей, то придется тебе дать клятву. Все мы между собой склепаны клятвой. Ты гадаешь, Ленька Светличный угробил свою маман Просто так, за здорово живешь? Ничего подобного. Ванька Пятисотский его подначил, сыграл с ним в картишки на американку, выиграл и при урках наказал — убей собственную родительницу. А сам перед тем поспорил с ротмистром Лапшиным: мол, в моей банде все подчиняются моей воле. Захочу — любой свою мать укокошит, и назвал Леньку. Ротмистр здорово усомнился, а Ленька подчинился приказу и убил!

Ваня слушал этот дикий рассказ, и перед ним открылся освещенный солнцем Золотой шлях; возбужденная толпа ведет трусливо и бессмысленно улыбающегося Леньку. Он увидел отца Леньки, лавочника Обмылка, с обнаженной лысой головой, услышал вопрос городового: «Ну, отец, что с ним сделаем?»; не раздумывая, словно вынося приговор, Обмылок потребовал: «Убить его надо, чтобы другим было не повадно».

Все свершилось тогда с потрясающей быстротой. Щелкнул выстрел городового, зарыдал Обмылок над еще теплым трупом сына, зароптала толпа. Сначала она жаждала, чтобы Леньку убили, а потом возмутилась полицейским самосудом. Давно это было, а Ваня припомнил все до мельчайших подробностей, даже развязавшийся шнурок на новеньких желтых штиблетах Леньки. Ваня тогда пришел на утилизационный завод, в гости к Луке Иванову, и вся эта безобразная сцена разыгралась на глазах напуганных мальчиков. Впервые в жизни Ваня видел, как убивают людей. И вечером он записал себе в дневник: «Человек умирает просто, так, как гибнет срубленное дерево».

— Ну, бросайте карты, пора вечерять, — тоном приказа возвестил Полундра.

На ковре, как на скатерти-самобранке, появились хлеб и соль. Парень с хмурым лицом всадил нож в буханку хлеба. На скатерть поставили большие сахарницы.

Блатные пили самогон из сахарниц.

— Подкрепись на сон грядущий, — предложил Ване Полундра, кивком головы показывая на цибарку, наполненную самогоном, и подавая ему только что осушенную сахарницу.

— Спасибо, я не пью, — наотрез отказался Ваня. И тут же, решившись, добавил: — Утро вечера мудренее, я остаюсь здесь до утра и утром дам вам ответ.

— Воля твоя, я не сильничаю, — повторил Полундра. Он осушил еще одну сахарницу и как будто совсем забыл о мальчике.

Ваню не оставляло щемящее и чем-то приятное чувство опасности. Что-то недоступное, сильное, бесшабашное было в Контуженом-Полундре и его вольнице. В городе голод, неописуемая нищета, а Контуженый бесстыдно, как атаман, развалился на дорогом буржуйском ковре, и у ног его — кучи денег.

И его железная власть над людьми! По всему судя, Полундра в катакомбах может казнить и миловать. Откуда эта власть? Почему так покорно подчиняются ему десятки сильных, молодых, здоровых мужчин, каждый из которых способен убить его ударом кулака? Похоже, и он, как Ванька Пятисотский, может приказать кому-нибудь убить мать, и тот не моргнув глазом — убьет!

Что-то непостижимое, неизведанное царило в этом мире, в который он, как в холодную реку, бултыхнулся с разгона. Одно успокаивало — он мог поплавать, но мог и выкарабкаться на берег. Еще ничто не связывало его по рукам. Вспомнились рассказы Максима Горького о босяках. Может быть, он тоже сможет написать обо всем увиденном сегодня — стихи или очерки.

Правильно он сделал, что решился переночевать в катакомбах. А там будет видно, как уйти.

Еще когда разговаривал с Полундрой, Ваня обратил внимание на рыжую высокую девушку, диковато державшуюся в стороне от подруг. Она пристально оглядела его, когда он вошел.

Ваня приблизился к девушке, спросил:

— Как зовут-то тебя?

— Чернавка.

— Пойдем побродим по катакомбам.

— Пойдем, — сразу согласилась девочка. — Не боишься?

— А чего мне бояться?

— Я, когда впервые попала сюда, очень боялась, а теперь ничего, привыкла. Мокрыми делами тут не занимаются. Здесь