Дедушкине. Ване было предложено выбрать среди комсомольцев защитника, тем более что многие рвались защищать его. Ваня отказался наотрез, сказав, что Рожков гадина, что он, Аксенов, чувствует себя правым и будет защищать себя сам, как это делал на царском суде рабочий Сормовского завода Петр Андреевич Заломов.

По виду он был спокоен. Но он волновался, и на то было немало причин. Нависла угроза увольнения из фабзавуча. Если же уволят, то он лишится жалованья и пайка: пусть это немного, но все же подспорье семье. В стране безработица, и вряд ли Ваня найдет работу. Наконец, при дурном обороте дела, предстояло неотвратимое объяснение с отцом и Шурочкой, а они вряд ли поймут его поступок.

Итак, трудовая биография Вани начиналась с большой кляксы. В будущих анкетах в графе «Были ли под судом?» ему придется писать: был!

Так впервые в жизни Ваня вступил в конфликт с обществом. Многие осуждали его поступок: комсомольская ячейка, директор, мастер, председатель губкома профсоюза. Альтман, зная беспокойный характер Вани, осторожно посоветовал — признать на суде свою виновность и тем смягчить меру наказания.

Никто не догадывался по-настоящему, как болезненно переживал Ваня предстоящий суд. Пропал аппетит, Ваня плохо спал, похудел и осунулся. Все мысли его были заняты защитительной речью. Вечерами он уходил в городскую библиотеку имени Короленко и там, просиживая до самого закрытия, читал речи адвокатов, выписывал цветистые цитаты из их речей.

Сережка Харченко принес ему книгу «Преступление и наказание» и посоветовал прочитать. Ваня прочел несколько глав, увлекся необычайной судьбой героев и за три бессонные ночи прочел толстый роман, еще более утомившись физически и духовно.

II

Суд был назначен на субботу, о чем сообщало красочное объявление, заботливо вывешенное Дедушкиным на входной двери фабзавуча. А в пятницу, вечером, выходя из библиотеки, Ваня неожиданно встретил Герцога, подметавшего улицу своим широким клешем. Они холодно поздоровались и несколько минут молча шли рядом.

— Кури, — предложил Герцог, щелкнув серебряным портсигаром. — Куренье свет, а некуренье тьма. Я все про тебя знаю. Твои новые дружки тебя засудят и вытурят из школы. С этим клеймом ты не сможешь никуда больше приткнуться. Товарищеский суд в сто раз хуже обыкновенного. В народном суде принимаются во внимание кодекс и всякие там статьи, скроенные адвокатами на всяк случай. А в товарищеском приговор выносят с потолка, кому что взбредет! — кричал Герцог, преодолевая шум ветра.

— Мне осточертели все эти разговорчики о суде. Оставь меня в покое, парень.

— А я говорю: не ходи на суд, — наседал Герцог. — Этим ты им всем плюнешь в харю. Они заранее отрепетировали комедию, распределили между собой роли, соберут зрителей полон зал. А ты и не явишься, сорвешь им все удовольствие.

— Перестань! — взмолился Ваня, сворачивая в боковой переулок, чтобы избавиться от Герцога. Но тот шел за ним.

Пробежал мальчишка-газетчик, прокричал:

— Убийство, кража! Столкновение поезда с пароходом! Свежий номер!

— Они и приговор уже нацарапали на бумаге. Мне Дедушкин по секрету шепнул. Постановлено: выгнать тебя с волчьим билетом.

Ваня остановился пораженный. Сказал потерянно:

— Товарищеский суд не полномочен выносить такой приговор.

— Товарищеский суд все может. И обжаловать некому. Никаких кассационных инстанций не полагается. Нам Полундра рассказывал: так у них было заведено на гражданской войне.

— Кто такой Полундра?

— Пойдем со мной, познакомлю… Знаменитый пахан, главарь шайки. Айда со мной на хазу. У нас все есть — и шамовка, и девочки, и марафет.

— Это что такое марафет?

— Понюхаешь, узнаешь…

Ваня смутно догадывался, что Герцог — вор. С каких это достатков он так шикарно одевается? А может, еще хуже — бандит. И он спросил в упор:

— Ты бандит?

— Да ты не бойся. Дай сюда руку. — Герцог схватил Ваню за кисть, сунул его руку в свой брючный карман. Пальцы Вани ощутили в нем таинственный, привлекательный холодок огнестрельного оружия. — Шпаер, настоящий. На шесть зарядов, а за голенищем скучает финское перо.

Они пошли дальше. Черт его знает, зачем Ваня поплелся за Герцогом. Он был ошеломлен тем, что сказал Герцог о суде, и, сам того не сознавая, искал дружеской поддержки. Все равно у кого. Он не давал себе отчета в том, что делает.

Сгибаясь, чтобы сломить силу ветра, медленно продвигались вперед и наконец вышли на площадь, голую, как пустырь. В конце ее маячила темная громада вокзала. Дряхлые старики и старухи рылись в мусорном ящике, облитом карболкой. Бездомные. Бесприютные. Видимо, и детей нет, умерли, погибли на войне.

— Сейчас увидишь наше царство-государство, — торжественно объявил Герцог.

Через бесконечные железнодорожные пути он повел вдруг оробевшего Ваню к темневшим вдали пакгаузам. Ваня на каждом шагу цеплялся ногами за рельсы.

Откуда-то вынырнули проворные мальчишки в неописуемо грязных лохмотьях, со свертками под мышками и присоединились к ним.

— Богатый улов? — небрежно спросил Герцог.

— Сам видишь.

— Как отвечаешь, шкет! — Герцог влепил мальчишке звонкую затрещину, объяснил Ване презрительным тоном: — Подзаборники, дети горьких пьяниц. Воровать и попрошайничать великие мастера. Приходится учить их благородному обхождению.

В пакгаузе, с настежь распахнутыми дверями и просвистанном ветром, Герцог подошел к двери, ведущей в подвал. Ее охраняли трое подростков. Возле них стоял пожилой человек — такой сутулый, что походил на горбуна. Он просил, чтобы его впустили переночевать. Подростки требовали деньги, которых у человека не было.

— Дерет ваш Полундра за крысиную нору втридорога, как в гостинице «Карфаген», — жаловался он, затягиваясь цигаркой и освещая огоньком свое землистое лицо.

— Нет денег — ночуй на улице, — сказал рослый подросток.

— Деньги! — сутулый человек ухмыльнулся. — Я пятьдесят лет проработал, а за всю свою жизнь ни разу не поел досыта. Денег ни гроша. Даже на марку нет, послать письмо сыну в армию.

— Проваливай, проваливай…

— Будьте вы прокляты, кровопивцы! Что мне остается? Слоняться по городу, как шелудивый пес. Ни одна душа переночевать не пустит. — Сутулый человек выругался и, втянув голову в плечи, засунув руки поглубже в карманы поношенных штанов, вразвалку побрел прочь.

— Сюда милиция боится нос показывать. Тут на прошлой неделе прикололи двух легавых, — похвастался Герцог.

— Кто приколол? Не ты ли? — спросил Ваня.

— Может быть, и я!

— Новенький? С калымом? — спросил Ваню старший подросток. — Без калыма Полундра все одно вытолкает в три шеи.

— Ослеп? Не видишь, что со мной идет? — небрежно бросил Герцог.

Подростки открыли дверь; в лицо Вани дохнуло застоявшимся, спертым теплом.

Спустились в темный, сырой подвал. Ваня семенил за Герцогом, держась за его мускулистое плечо. Подмывало сбежать, пока не поздно.

Пошли по подвалу. Натыкаясь на тела спящих, развалившихся на полу, Герцог ругался и шагал дальше. Подвальное помещение напоминало комнаты-пещеры