И все-таки Седых бил и бил из своего массивного «дегтяря».

Танк шел на Попелышку. Стальной, грохочущий, неудержимый. Он надвигался как скала, как камень, сорвавшийся с откоса, как океанская волна, летящая на одинокую шлюпку.

Сколько осталось до траншеи, пятьдесят метров или двести, Юрка не соображал. Он не мог оторвать оцепеневших глаз от квадратной, прерывисто гудящей смерти, которая надвигалась на него. Он очень хорошо видел ее. Видел башню с жерлом пушки, камуфлированную броню, скошенный срез стального брюха. Видел блестящие литые траки, которые, выгибаясь, рвали, кромсали, пережевывали траву, крушили цветы иван-чая. Траки переливались, тускло отсвечивали. Они были стерты, как подковы лошади. Как тысячи, неисчислимое множество подков, несущихся на Юрку, чтобы затоптать его, смять, расплющить, растереть на земле.

Пушка танка стала укорачиваться, опускаться. Ствол превратился в развернутое кольцо, из которого в упор вылетели лоскуты пламени. Рядом с траншеей вздыбилась земля, закрыла солнце, обдала гарью, что-то воткнулось в уши, тупое и больное.

Юрка взглянул на небо. Оно померкло, стало дымным и грязным. Копоть неряшливо размазалась на голубизне. Будто горела земля, горел воздух, горело небо. Гарь забивала дыхание и слезила глаза.

Танк встал железной громадой. Тупая башня, как безглазая голова, повернулась и что-то выискала. Пушка ее торопливо плюнула огнем…

Вот как выглядит конец света…

Юрка напоследок увидел, как полузасыпанный землей бронебойщик шарит противотанковую гранату и не может ее найти. Когда танк оказался над траншеей, бронебойщик обнял Юрку и кулем упал вместе с ним на дно.

Над головой раздался оглушающий лязг, в лицо ударило горелым маслом, жаркий огонь опалил шею. Стенки траншеи осели под тяжестью гусениц. Яростно проскрежетало железо…

Затем стало тихо, и Юрка с удивлением сообразил, что он жив. Бронебойщик со стоном заворочался, открыл глаза, с минуту оторопело глядел, затем сообразил, что произошло.

— Пропустили, — отплевывая хрустящую на зубах землю, жалобно сказал он. — Граната где?

Гранату нашли на дне траншеи.

Противотанковое ружье уцелело. Бронебойщик передернул затвор и сунул вздрагивающими пальцами патрон.

— Сейчас я тя в зад шлепну, — выругался он, рванул ружье, чтобы ударить по прорвавшемуся танку. Ружье зацепилось дулом за сорванную обшивку траншеи.

Выстрелить по уходящему танку Седых не успел, потому что накатывалось еще одно грохочущее чудовище, а за ним, сбиваясь кучкой под укрытие брони, бежали автоматчики в касках, поблескивающих на солнце.

Попелышко почувствовал, как у него слабнут руки, как что-то тошнотворное разливается по телу, лишает силы, воли… Уже нет желания убежать, спрятаться. Хочется откинуть автомат, лечь на бруствер, закрыть руками голову и покорно ждать, пока танк растопчет его.

— Ага, гадина! — слышит он торжествующий крик бронебойщика. — Накрылся еще один, сволочь! Гляди, разведка… Растопырь глаза!

Юрка находит еще силы выглянуть через бруствер и видит, как чуть правее горит, выбросив смоляной столб дыма, подбитый танк.

На бруствере взбрызгиваются знакомые фонтанчики. Те, кто бежит за танком, строчат на ходу из автоматов.

Сбоку раздается заливистая очередь «дегтяря». Значит, Харитошкин жив и бьет по танкам, отсекает бегущих автоматчиков. Очереди выводят Попелышко из оцепенения. Он приникает к брустверу и начинает стрелять по немцам.

«Прячетесь, сволочи, трусите! Нет, не пройдете пока я жив! Не пройдете!»

Наверное, он кричит, потому что Седых тревожно оглядывается. Видит, что Юрка бьет короткими прицельными очередями, и снова приникает к ружью.

Пули чиркают по неуязвимой броне, высекают оранжевые злые жучки, но не могут одолеть сталь…

Пушка второго танка снова начинает зловеще укорачиваться, превращаясь в зияющее кольцо, готовое в упор ударить огнем.

Тут Юрка видит, как правее, на бруствере, показывается человек и ползет навстречу бронированной смерти. В руке у него что-то тяжелое. Ползет он проворными, рассчитанными движениями, стремительными и неожиданными. Вокруг него вспыхивают пыльные фонтанчики, а он ползет, припадая к земле, скрываясь в воронках.

По разорванному рукаву маскировочного костюма и тяжелым ботинкам Попелышко догадывается, что ползет навстречу танку старший сержант Орехов.

Юрка лихорадочно опорожняет диск автомата, отбивает бегущих за танком немцев, чтобы отгородить Орехова от автоматных очередей, все гуще и гуще расстилающихся вокруг.

«Сейчас… Сейчас!.. Сей-час!» — оглушительно стучит в голове молот. Сейчас пулеметный огонь «пантеры» сомкнется, перехлестнет Орехова. И танк подомнет его.

С каждой секундой они становятся ближе — человек и танк. Стальная махина с пушкой и пулеметами, с мощным мотором и лязгающими гусеницами и помкомвзвода разведки Николай Орехов в разодранном маскировочном костюме.

«Сейчас!.. Сейчас…» — стучит в голове у Попелышко. Он видит, как его очередь подсекает немца, выскочившего из-за танка. Но не успевает обрадоваться удаче. Орехов взмахивает рукой, и под гусеницей вспухает взрыв. Танк вздрагивает, словно волк, угодивший в капкан, суетливо бьет из пушки и останавливается. Затем со скрежетом начинает разворачиваться и подставляет бок бронебойщику Седых.

Тот стреляет, и на пятнистой броне вспыхивает синяя струйка. Внутри танка что-то яростно грохает. Из-под башни вырывается огненный венчик, пушка свешивается к земле, и ватное облако окутывает танк. Автоматчики оторопело пятятся от огня. Оказавшись без прикрытия, они попадают под пулемет Харитошкина. Не выдерживают и поворачивают обратно.

Два прорвавшихся танка несутся на узкой полосе между траншеей, где засели русские, и отвесным берегом реки. Они не могут маневрировать и мечутся, как загнанные в ловушки звери. Ведут беспорядочный огонь и стараются увернуться от противотанковых гранат и бронебоек обоих батальонов, которые лупят по танкам со всех сторон.

Наконец один вспыхивает дымным костром, а второй круто поворачивает и, подняв тучу пыли, катит по краю обрыва к левому флангу. Там траншея делает поворот, отходит от берега. Танк несется к этому спасительному выходу.

На полной скорости, стреляя выхлопами синего дыма, он мчится вдоль берегового откоса, не замечая русских, которые поднялись на кручу и залегли в больших воронках.

Это подкрепление, посланное Сиверцеву под командой капитана Пименова.

Танк проходит в пяти метрах от начальника разведки. Пименов хватается за противотанковую гранату, подвешенную на поясе. Но рука дрожит и не может отцепить гранату, пальцы путаются, что-то растерянно рвут. За это время танк успевает уйти, и когда капитан, наконец, освобождает гранату, бросать ее бессмысленно…

Пименов вытирает с лица пот, глядит на удаляющийся танк и снова подвешивает к поясу гранату. Теперь руки его не дрожат, пальцы движутся привычно и уверенно.

Уйти танку не дают. На повороте его ловит какой-то бронебойщик, и зловещая фиолетовая змейка вспыхивает на камуфлированной стали.

— Живы, медвежатники? — лейтенант Нищета неожиданно вывертывается из-за поворота.

— Что нам сделается? — отзывается Седых, щелкает затвором и выкидывает стреляную гильзу.

Орехов, пошатываясь, бредет по траншее. Лицо его черно, глаза