– Согласен, – сказал я.

– Значит, этот тебе неинтересен… Давай о втором, в чем-то он интереснее, а в чем-то скучнее… Подняли десять дней назад, тоже на окраине города, только не на южной, а на северо-западной. Свидетелей и в этот раз не нашлось. На сей раз оперативников с фотографиями угрозыск послать не мог, да и никто бы не послал – сам полюбуйся…

Я взял фотографию и невольно присвистнул, действительно, опознать не смогли бы даже сто лет его знавшие. Горло вырвано, а от лица ничего и не осталось – то еще зрелище…

– Как видишь, для опознания не пригоден, – хмыкнул Гармаш. – О мнении врачей на сей счет – немного погодя, а пока что – о том, что мы знаем. Мужчина лет пятидесяти, физическим трудом не занимался – значит не сельчанин и не хуторянин, а горожанин. Одет был не особенно богато, но и не в рванье – примерно так и должен выглядеть обычный горожанин. В отличие от гестаповца, все по размеру. Да, судя по характерным мозолям на указательном и безымянном пальцах, много и часто писал. Учитель, конторский служащий, одним словом, писарчук. Часы карманные: серебряный «Мозер» дореволюционной работы, немецкие сигареты – не примета, ими и сейчас на базаре вовсю торгуют. Спички, янтарный мундштук, явно долго бывший в употреблении, гребешок… и в левом внутреннем кармане «вальтер» П-38, на сей раз стандартный армейский, с полной обоймой. Кеннкарта на имя Шимуна Модзелевича, ключ – знающие люди сказали, от замка квартиры или дома, замок, скорее всего, дореволюционного производства. В городе таких замков полным-полно. Да, нательного креста нет – как и у гестаповца, кстати. И снова – тупичок-с. За эти десять дней никто в милицию не обращался, о пропаже родного или близкого не заявлял. Ну, он мог быть одиноким, так что исчезновение прошло незамеченным. Кроме ранений, послуживших причиной смерти, врачи на теле обнаружили еще три – два несомненно осколочных, одно столь же несомненно пулевое. Все три относятся к легким и весьма давним. Предположительно германская или Гражданская, довелось покойничку повоевать. Где именно он жил в Косачах – если только он из Косачей, а не приезжий, – неизвестно. Полный учет жителей до сих пор не налажен – освобожденные районы, специфика… Такой вот ребус-кроссворд на нашу голову. Милиция очень быстро спихнула это дело нам, упирая на этот самый «вальтерок». Хотя…

Он досадливо поморщился, развел руками. Я прекрасно понимал, что осталось недосказанным: не так уж редко нерадивые милиционеры пытаются спихнуть дела «смежникам», если есть хоть какой-то намек на политический характер, а в войну еще и на немецкий шпионаж. К тому же на временно оккупированных территориях есть своя специфика, объективные недостатки – штаты не укомплектованы, агентурная сеть не налажена, научно-техническое оснащение оставляет желать лучшего, между тем немецкий армейский пистолет – сам по себе безусловно не улика, позволяющая с ходу привить «политику». На руках у населения масса оружия, и советского, и немецкого – причем в большинстве случаев речь идет отнюдь не об уголовниках…

– А в данном случае версия есть?

– Почти сразу появилась, – сказал Гармаш. – У меня весной сорокового был похожий случай. Жила-была одна хуторянка, баба молодая, двадцати пяти лет, исключительно красивая. А мужу стукнуло пятьдесят четыре. За него она вышла без тени любви: родители настояли. У них самих земли было мало, а вот хуторянин числился среди местных богатеев: двести десятин, батраки, конные косилки… Один батрак был красавец-парень, но гол как сокол. Вот она с ним и закрутила. Некоторые точно знали, но до мужа пока не дошло. Баба была расчетливая и вовсе не горела желанием романтически бежать с возлюбленным-голодранцем, как в старинных романах. И был риск, что муж, обо всем узнав, выставит ее за ворота в чем была. Вот парочка и решила от него избавиться, причем способ выбрала довольно оригинальный. Кто из двоих его придумал, так и не удалось установить, оба валили друг на друга, но это уже было несущественно… Однажды его лошадь привезла на хутор пустую бричку. Стали искать, примерно знали, куда он поехал – и к вечеру на малоезжей лесной дороге нашли тело. Лицо, в отличие от нашего случая, было не тронуто, но глотка вырвана, и в кулаке зажат пучок волчьей шерсти. И знаешь что, Чугунцов? У них ведь могло и выгореть! Следствие вели спустя рукава, врач осмотрел тело бегло. У нас с незапамятных времен не слышно было, чтобы волки нападали на людей. Разве что однажды. Мужик вез поросенка…

– Ефимыч, так получилось, что я знаю эту историю, – решительно прервал я.

– Ну вот, экономишь мне время… Волчьих следов там не нашли, что неудивительно: трава уже пошла в рост, труп лежал метрах в трех от обочины – вполне возможно, отошел в лес по нужде. Врач сказал: вполне возможно, волк был бешеный, потому и набросился. Одежда, правда, была целехонька, никаких больше ран. Но мало ли как нападение бешеного волка могло произойти… Одним словом, так бы мужика и похоронили, а весь майонтек отошел бы вдовушке – она была единственной законной наследницей. Вот только стерва сама себя перехитрила. Заявилась к нам в НКВД и заявила, что ее мужа наверняка убили «польские паны и их подголоски» за то, что он был большим симпатизантом советской власти и якобы собирался вступить в колхоз и других к тому агитировал. Несомненно, боялась, что у нее отберут землю – тогда как раз началась коллективизация, – а вдове сторонника советской власти и колхозов могут сделать послабления.

Быстро выяснилось, что все брехня: никаким симпатизантом советской власти мужик не был, за колхозы не агитировал, наоборот, среди своих ругал новую власть как «чертову». Но не это главное. Трупом, который не успели похоронить, занялись специалисты получше милицейских. Обнаружили, что волчья шерсть – в милиции ее сохранили как улику – мертвая. Не просто от мертвого волка взята – от давным-давно мертвого, сухая, волосяные луковицы отмерли. Это он, стервец, у чучела волка в темблинском музее украдкой пучок вырвал. А этому чучелу лет было с полсотни – очень уж крупный волчара был, вот и попал в музей как местная достопримечательность еще при последнем царе. Ну и установили точно: рана нанесена с использованием холодного оружия, то есть ножа, тесака, штык-ножа – у поляков винтовки были как раз со штык-ножами, маузеровские, и в тридцать девятом, когда первое время валялось много бесхозного оружия, многие такими обзавелись. Очень удобная вещь в хозяйстве,