Животный страх с наскока вскочил на загривок, заставил подумать, что Славик снова потерял способность ходить. Нет, стоит напрячь ноги, и он чувствует каждую перетруждённую, надорванную мышцу. Просто Елизаров отдал куда больше, чем мог потянуть. Комната вокруг закружилась.

На третьей попытке подняться он сдался, с обреченным стуком впечатал лоб обратно в пол и прикрыл глаза. Распахнутая входная дверь едва слышно поскрипывала под порывами играющего ветра.

— Чтоб тебя…

Её слова были разумны. Сегодня должен приехать автобус.

Саша пришел с рассветом. Елизаров мрачно паковал последнюю сумку, прожигая ни в чем неповинный носок с безвозвратно утерянной парой ненавидящим взглядом.

Когда по плечу хлопнула рука, он молча растянул губы в вымученной улыбке.

— Здорова, Саня, как себя чувствуешь?

Бестужев шумно упал на стул напротив. И Славик снова увидел огонь в его глазах — уверенность в завтрашнем дне, воодушевление.

— Меня оттуда даже сама Чернава ночью не отогнала бы. Сразу после обряда так хорошо стало, как будто килограмм тридцать сбросил. А на рассвете меня Катя со Щеком встретили. — Улыбка поблекла, Саша задумчиво почесал небритую щеку. — Славный у них мальчишка растет. Когда я сказал, что он на меня в детстве похож, мне Полоз чуть голову не отгрыз.

Мягкий гортанный смех пронесся по избе.

— Это что, наша тихоня уже потомством обзавелась?

— Еще каким. Я же часы с собой взял, чтобы удостовериться, что положенное отсидел. Мне кажется, "моё" — самое первое слово Злата. Обратно я уже не отвоевал, ну и ладно. — Благодушно махнув рукой, Саша возбужденно забарабанил по столу ладонями, цокнул языком. Было видно, что энергия в нём бьет ключом. Может проклятие Чернавы и правда когда-то украло его душу? А сейчас она вернулась на положенное место, ластится к хозяину, шепчет о светлом будущем.

— Ты уже даже моё все собрал? А где Агидель?

Звуки её имени неприятно оцарапали, Елизаров устало выдохнул. С нажимом провел ладонью по лицу, растер глаза.

Ему нужно вернуться домой, там вся его жизнь. Это разумно, он ведь получил всё, что хотел.

Не всё.

На столе рядом с сумкой приютилась маленькая блестящая боком пуговица. Славик нашел её в простынях, когда остервенело поправлял постель.

Взгляд тянуло магнитом к круглому боку, подушечки пальцев несмело коснулись края.

Бестужев всё понял, затих. Проследив за взглядом друга, тихо поднялся, потянулся за позабытым календариком на печи, принялся меланхолично закрашивать алый кружок черным маркером.

Пляска с полуденницей. Горящая зелень глаз. Полет свободного сокола.

Он боится оступиться, шагнуть и почуять под ногою пропасть.

— Знаешь, передай моей матери, что я заскочу через месяц. Езжай-ка ты сам.

Бестужев не удивился, стрельнул хитрым взглядом и крепко пожал протянутую руку друга.

А Елизаров побежал. Побежал так, как бегал в далеком детстве — когда сердце из груди выпрыгивало навстречу ветру, неловкая суетливость заставляла путаться в собственных стопах.

Дважды он едва не пропахал носом землю, единожды перепрыгнул через громко возмущающегося петуха, у колодца почти снес идущую с коромыслом бабку Софью.

Вперед, быстрее, он не хочет повторять ошибок друга. Его сердце здесь, за маленькой неказистой калиткой, в избе, поросшей девичьим виноградом. Оно громко и горько вопит за распахнутой ставней... В оконном проёме Василько. Парнишка упрямо жал губы и щурил глаза, а Агидель заходилась горьким криком:

— Не хочу, чтобы он меня возненавидел, что будет ждать его здесь, ну, скажи?! И в город я не могу, не оставлю я тебя! Что ты велишь мне делать, Василько? О чем думаешь?! Как я собственным языком ему всю жизнь переломаю?

Скользящий мимо окна взгляд парня зацепился за Славика. Губы растянулись в победной улыбке, и двоедушник по-мальчишечьи ловко нырнул в открытое окно под скорбный вздох сестры. Видимо, так он не раз сбегал от тяжелого разговора. А Елизаров поспешил внутрь по ступеням. Ударилась о стену входная дверь.

В избе прохладно, пахло полынью и мятой. Агидель лежала на печи, свернувшись в тугой клубок. Красные воспаленные глаза, закусанные до кровавых отметин губы, которые еще вчера он так целовал... Истерзанная собственными мыслями, она едва повернула голову на шум у двери, а затем, увидев его, резво вскочила. Села, упираясь в красные кирпичи печки ладонями. Голос ломкий, пустой, взгляд холодный. Если бы Елизаров не слышал её слов у окна, осмелился бы заговорить сейчас?

— Что ты здесь забыл? Кто звал тебя?

И мальчишечья озорная улыбка растянула губы так широко, что едва не порвала щеки. Вот она, язвительная, ощетинившаяся словно ежик в попытке скрыть своё слабое место. Та, что угрожала ему смертью, когда он съезжал с порога Чернавиной избушки, та, что назвала его дураком.

Судорожно стиснутые в кулак пальцы разжались, когда он вытянул к ней руку. На широкой мозолистой ладони маленькая темно-зеленая пуговица. Виновница всех его душевных терзаний.

— Зашел вернуть и сказать, что я опоздал на автобус. Думаю, Ждан и Зарина приютят меня на ближайшее время, а дальше вместе подумаем, что делать.

Агидель вздрогнула, осторожно, словно дикий звереныш свесила ноги с печи. Готовая бежать к нему или прочь, Елизаров не знал. Собственное дыхание с хрипом вырывалось из легких, в глотке пересохло от долгого бега и волнения. Секунда, за ней другая, девушка пытается осознать. Не решается поверить.

— Автобус будет ещё не скоро, он приедет через пару часов.

— А я на него заранее опаздываю.

Поняла. Он сделал шаг вперед, к печи, и тут Агидель заплакала. Не как девчонки, пытающиеся гордо держаться, вытирая скупые слезинки с напудренных щек. Громко, навзрыд, пряча лицо в ладонях она разразилась такими безутешными рыданиями, что у него заболело сердце.

Оставшиеся пару метров он прошел стремительным шагом, обхватил тонкую талию, спустил Агидель с печи. Пальцы зарылись в рыжую копну на затылке, в легкие ворвался её терпкий запах, осел под кожей. Правильно. Как нужно.

А она судорожно цеплялась за его плечи мелко дрожащими пальцами и захлебывалась, уткнувшись веснушчатым носом в широкую грудь. Совсем скоро майка промокла, а Елизаров продолжал сжимать ее в своих объятиях и абсолютно счастливо улыбаться.

Больше не было страха, не было сомнений. Не верещали бесы и не грызло самобичевание. Ему стало тихо.

[1] Небольшая выемка в наружной стене печи для хранения мелких предметов и просушки вещей.

Эпилог

В ветеринарной клинике сиделось беспокойно. Монотонно жужжал кондиционер, непоседливая девушка на ресепшене отбивала ритм ручкой по столу, чересчур громко и звонко записывая на