Фатима визжит, дергается и жалуется, хотя к ней почти и не прикасаются.

— Не трогай меня! Нет, только не здесь! Не трогай, сучье отродье!..

— Фати, ты поправишься, — раз за разом повторяет Серхи, склоняя над ней здоровенную голову. — Ты просто стукнулась. Я с самого детства обо что-нибудь стукаюсь, но у меня же природная прослойка. Тебе больнее, потому что ты такая худенькая.

— Фатима, переломов нет, — сообщает Кармела. — По крайней мере, мне так кажется.

— Ты доктор, тебе виднее, — поддакивает Серхи.

— Но я не врач.

— Но диссертацию же ты писала? — не отстает толстяк. — Значит, ты доктор.

Фатима хрипло каркает: Серхи таки ухитрился ее рассмешить.

— Кармела животных изучает, ты, дикарь…

— Фати, да разве мы все не животные?

— Ну ты точно корова, че, это безусловно.

Серхи лучится от довольства, гладя Фатиму по волосам.

— Я поросенок, — уточняет он.

Трепотня Серхи — или, по крайней мере, его монотонное гипнотическое воркование — обладает способностью успокаивать аргентинку.

Кармела оставляет парочку на полу и подходит к Борхе, который и сейчас остается самым нарядным и аккуратным из всех, сохранив в неприкосновенности гриву волос, усы и бородку.

— Как ты? — спрашивает девушка.

— Как и ты.

«Этот ужас нас примирил», — думает Кармела. Парень и девушка вместе возвращаются в гостиную, где спорят Нико и Дино. Кармела готова ко всему.

Но увидеть то, что она видит, девушка не готова. Она успела вообразить себе картины Дантова ада: реки раздавленных или все еще живых муравьев, пчелиные трупики, хаос изуродованных предметов. И все-таки (если сделать исключение для окна ужаса, на которое лучше не смотреть, — верно, Кармела?), хотя у стены валяются стекла и деревяшки, не обошлось и без мертвых пчел и муравьев, в целом комната выглядит благополучно. Беспорядок скорее является следствием людской паники, чем вызван какими-то внешними факторами: бутылка водки на полу, перевернутый ноутбук, упавшие стулья.

«Они вошли только затем, чтобы преодолеть препятствие, — понимает Кармела. — У насекомых это получилось благодаря малому размеру, у людей не получилось, однако все они просто искали выход и в конце концов вышли». Этолог прослеживает взглядом путь через комнату к открытому в потолке люку и поражается тактике, которую пришлось избрать этому сплоченному войску. Что за высшая сила согласовала такую многотрудную переброску авиации и пехоты точно к выходу в рекордные сроки и почти без потерь в живой силе?

Конечно, класс млекопитающих на театре военных действий проявил себя совсем иначе.

Кармела не может заставить себя посмотреть на окно, в которое гротескным образом инкрустированы сплющенные человеческие лица (по крайней мере, когда-то они были таковыми). Безумие и ужас, но и этому есть объяснение. Хотя люди и не сумели войти, они не прекращали своего слепого продвижения. Это было безумно, но не загадочно: в этом месте общий план провалился вследствие точных физических законов.

Кармела смотрит — и смотрит внимательно — на крупное тело на полу, теперь милосердно прикрытое клетчатой рубашкой Дино. Еще одно млекопитающее, другого вида, но тоже потерпевшее поражение в борьбе за жизнь. Или нет. Мич погиб, потому что пытался защищаться, догадывается этолог. Овчарка Дино являлась более ранним продуктом эволюции, как и они сами. Порождением эпохи, когда живые существа были наделены индивидуальными реакциями и контратаковали, чтобы выжить или умереть в одиночку.

Как видно, эпоха уходит в прошлое.

— Нико, мне наплевать, — объясняет итальянец, оставшийся в футболке и подтяжках; его волосатый мускулистый торс выпирает из-под тонкой ткани, лицо залито слезами. — Я выйду… похороню… Capisci?[20]

— Откровенно говоря, Дино, мне эта идея не по душе, — примирительно отвечает Нико. — Мы можем вынести тело, но не думаю, что нам стоит долго находиться снаружи…

— Не «нам». Тебе не нужно идти, приятель. Никому не нужно. Io один.

— Я и тебя имею в виду. — Художник переводит взгляд на Кармелу, ему нужен повод, чтобы чем-нибудь отвлечь итальянца. — Кармела, как там Фатима?

— Все в порядке, удар оказался несильный. Как… Как он умер? — Девушка косится на рубашку Дино.

Сначала ей никто не отвечает. Потом раздается скрипучий голос итальянца, не отрывающего глаз от тела под рубашкой. Покрасневшие глаза — признак собственника, уверенного, что некоторые смерти могут принадлежать только ему одному.

— Не знаю, профессор… Он хотел покусать эти… эти пчелиные трубы… Если будете глядеть, пожалуйста, не трогайте, — добавляет он почти угрожающе, когда Кармела наклоняется и приподнимает край клетчатой рубашки.

— Я не буду трогать, Дино, клянусь.

Нико и Дино одновременно отворачиваются, когда Кармела заглядывает под ткань.

— Кошмар, — шепчет Борха, склонившийся рядом с ней.

С Кармелой происходит то же, что бывало и прежде, когда она, как зоолог, изучала подопытных или больных животных. Она чувствует боль, у нее даже увлажнились глаза, но эмоции не затрагивают ее мозга. Скорбь дает о себе знать слезами и комом в горле, однако способность к научному мышлению остается. «Он, вероятно, укусил одну из пчелиных лент. Сколько их проникло в пасть?.. Трудно сказать. По опухлости горла можно предположить, что сотни… За один-единственный укус? Нет…»

— Они изрешетили его своими жалами, — определяет Борха.

— Нет. — Кармела утирает слезы. — Нет, я так не считаю. Они искали выход.

— Что?

— Мич открыл пасть, и пчелы интерпретировали ее как отверстие для выхода. Как люк. И сразу же внедрились. Мич, естественно, отвечал им укусами, но чем больше он кусался, тем больше пчел проникало в отверстие, давление было колоссальное. Посмотри: пчелы, которых он проглотил, раздули ему живот. А погиб Мич оттого, что пчелы просто заблокировали его трахею.

Борха кривится от отвращения.

— Признаю, твоя теория корректна. Но у него… голова в крови…

— Мощь пчелиной струи отбросила его на стену. — Кармела указывает на красное пятно.

— А это что — ларингит? — Борха исследует раздутую шею овчарки.

— Не думаю. Следовало бы пальпировать, но…

— Нет, — запрещает стоящий позади них Дино — отец, охраняющий тело мертвого сына.

— Хорошо, — тихо соглашается Кармела, но Борха выпрямляется с недовольным видом.

— Да брось ты, не майся дурью. Это же только собака.

Все происходит так быстро, что никто не успевает вмешаться.

— Stronzo[21], — шепчет великан, ухватив Борху за грудки.