Вид из кабины вертолета открывается кошмарный. Тысячи черных точек, обтекающих препятствие. Массовая скученная миграция, некоторые уже раздавлены идущими, большинство продвигается вперед. Словно половодье. Однако саму обсерваторию они, кажется, не разрушают. «Может быть, они и выживут», — оценивает ситуацию Ларедо.

«Bell» разворачивается и заходит на второй круг. За это время существа не сняли осады и не собираются этого делать в ближайшем будущем. Черное воинство очень многочисленно. Однако никакой борьбы не заметно. Ларедо видит, что осаждающие даже не пытаются разрушить бункер или подняться на крышу. Что им нужно — так это двигаться вперед. И такое бесцельное упорство для Ларедо вполне понятно: он и сам упорно придерживается одного курса: продолжать и выжить. Но конечно, рано или поздно наступит момент, когда существа снаружи, сами того не желая, разрушат и сметут препятствие, проникнут в каждую полость, пробурят все поверхности, словно термиты.

— Что это там внизу, куманек? — кричит Де Сото из открытого иллюминатора, направляя бинокль вниз.

— Больные, — отвечает Лопе.

Бюст и Оливер наблюдают с противоположной стороны. Единственный, кто ничего не делает, — это Мавр. Он развалился на кресле, скрестив ноги, погруженный в собственные раздумья.

— Мы должны спуститься здесь! — Де Сото указывает на участок свободного пространства.

— Но мы улетаем все дальше, — замечает Оливер.

— Эй! — кричит Де Сото пилотам. — Какого хрена вы творите?

Современный вертолет «Bell» — просторная машина, приспособленная для размещения военного штаба в кризисной ситуации, однако сейчас вертолет больше напоминает армейскую палатку. Инженеры-разработчики, предполагает Ларедо, не учли, что здоровяк вроде Де Сото примется расхаживать взад-вперед по кабине, а второй пилот подскочит на своем месте, чтобы преградить ему путь.

— Что вы делаете? — орет Де Сото. — Спускайтесь!

— Куда спускаться-то? — отвечает пилот не менее энергично под адский скрежет лопастей. — В этот дурдом мы спускаться не будем! И мы чуть не зацепили высоковольтные провода! Возвращайся на место, придурок!

Ответ второго пилота — пружина, выдергивающая из кресел Оливера и Лопе. На самом деле, отмечает Ларедо, теперь всем интересно не то, что происходит снаружи, а то, что творится внутри. Единственный, кто этого еще не понял, — второй пилот, которому страшно не меньше остальных.

— Ну ладно, ладно, успокойся, — просит Лопе, поднимая руку в перчатке.

— Спускайтесь! Живо! — Вот все, что способен произнести Де Сото.

— Мы здесь не сядем! Ни за что! Это вам не военный вертолет!

Пилот стоит перед ними без летного шлема. Может быть, это признак бунта, способ заявить, что ему осточертело играть в солдатиков, размышляет Ларедо, ведь и сам он, Хоакин Ларедо, перестал маскироваться под чиновника, не поправляет выбившиеся полы измятой рубахи и плевать хотел на галстук, превратившийся в петлю висельника. Ларедо замечает, что плюгавенький летчик поднес руку к кобуре. Нервы у всех напряжены до звона. Снова вмешивается Лопе.

— Так-так, все в порядке, Де Сото!..

— Нет, не все в порядке. — Оливер смотрит на второго пилота. — Заставь своего товарища сесть.

— Чей это приказ? — усмехается второй пилот. — Твой?

— Его. — Оливер указывает на Ларедо.

И все, как по сигналу, смотрят на Ларедо — даже Бюст, присевшая на корточках у иллюминатора.

— Да, его, — подтверждает Де Сото.

— Здесь командует он, — напоминает Оливер.

Ларедо улыбается: он без пиджака, галстук болтается, рубашка вылезла из штанов, страшно хочется отлить. Он приветствует пилота слабой улыбкой и поднятой рукой.

— Да, я. — Впрочем, Ларедо кажется, что в шуме мотора никто его не слышит.

«Обратите внимание на представителя власти» — эта мысль вызывает у Ларедо истерический внутренний хохот. Он-то знает, что делать ничего не нужно. Ларедо чувствует себя как будто за кулисами театра, как в тот раз, когда он просочился в один брюссельский театрик, чтобы забрать сына, игравшего в школьной постановке вместе с настоящими актерами, и вдруг оказался посреди обманчивой бутафории и персонажей, превратившихся в людей, которые потели, пахли и разговаривали совсем по-другому. Всё, абсолютно всё — иерархии, власть, армии, демократические режимы, диктатуры, — всё было пантомимой от начала до конца, но даже лучшая из пантомим рано или поздно подходит к своему завершению. Занавес опустился над нелепой фикцией Европы, над правлением, которое обеспечивается словами и бумагами, и вот теперь, в замкнутом пространстве этой кабины, вокруг которой мир разлетелся вдребезги, Ларедо осознаёт, что мышцы, скорость и длина рук снова приобретают первостепенную важность. «Мы снова приматы, какими всегда и были».

Второй пилот — человечек с костистой мордочкой хитрого лиса — до сих пор не ощутил происшедшей перемены. Ларедо понимает, что вертолетчик продолжает рассуждать в терминологии контрактов, синдикатов и мелкого шрифта.

— Я не вижу тут никакого начальства! — кричит пилот. — А ну-ка все вернитесь на свои места! — Он снова собирается прикрыть голову летным шлемом, но шлем падает на пол.

Эта сцена могла бы повеселить Ларедо, уже освоившегося в мире комедии, если бы вдобавок к другим переменам из головы летчика на стекло не выплеснулся сгусток крови. Падающее тело бьется о фюзеляж.

Ствол H&K все еще дымится в руках девушки.

— Планы меняются, — объявляет Бюст.

— Да что это? — Лопе явно не успевает за происходящим. — Какого хрена…

— Поддерживаю перемены, — высказывается Оливер.

Но мощный рывок вертолета предупреждает Ларедо, что они вот-вот погибнут, даже и не прибегая к стрельбе. Свет и очертания предметов становятся размытыми и подвижными, как будто театр самым логичным образом уступил место ярмарочным аттракционам. Через несколько мгновений зрение возвращается к Ларедо, вследствие чего он замечает ярость Де Сото: один из углов его квадратной головы врезался в металлическую обшивку кабины. Бюст — как кошка с девятью жизнями, ловкая и дикая, она прекрасно сохраняет равновесие и на корточках. Оливер и Лопе держатся за поручни. Ларедо чувствует, что немного обмочился, чего с ним не случалось с семи лет. Слышны крики и непристойные угрозы.