Шрифт:
Закладка:
Некоторые поняли не сразу, пришлось нам и нашим коллегам проводить целые операции, изымая не только слишком говорливых священников и монахов, но даже целые арсеналы в церквях и монастырях. С моей подачи на такие акции приглашали журналистов, в том числе иностранных, и широко оповещали мировую общественность, еще не остывшую от борьбы с фашизмом и не накачанную борьбой с коммунизмом.
Сараевского архиепископа Ивана Шарича ОЗН арестовал и держал под замком в ожидании процесса, загребский архиепископ Степинац от греха укрылся в во французском консульстве, которое преобразовали из посольства Виши при НГХ. Оставшимся епископам объявили, что надо терпеть, ибо всякая власть от бога. Но если есть желающие затащить свой крест на Голгофу, мы это быстро организуем.
Примерно пятьсот священников кинулись в бега, прятаться по монастырям Италии и Австрии, но на севере первой власть у бывших партизан, а во второй вообще непобедимая Красная армия и процесс поиска, отлова и выдачи замазанных кровью клириков шел вполне успешно.
Из оставшихся в стране иерархов некоторые смирились с изменениями, некоторые возмущались и пытались выставить дело так, что они неподсудны светским властям, поскольку подлежат ватиканской юрисдикции. Однако, на каждую хитрую жабу есть хрущ с винтом — раз они такие все из себя ватиканские, то, значит, не граждане Югославии. И потому — чемодан-вокзал-Сан-Пьетро, Пий им двенадцатый, пусть у папы харчуются.
— Мило, не ходи вокруг да около, зачем я тебе понадобился? — без свидетелей я мог позволить себе некоторую фамильярность по отношению к взлетевшему на вершины власти Джиласу.
— Что там за история с усыновлением? — он придвинул такое же кресло и сел напротив.
— Ты меня как товарищ по борьбе спрашиваешь или как секретарь ЦК и премьер-министр?
— Как товарищ.
— Это мое личное и семейное дело.
Джилас слегка наклонил голову и посмотрел исподлобья:
— А если как секретарь?
— Тогда скажу, что никакого политического умысла тут нет, — я отзеркалил наклон головы и позу Милована, — просто я решил, что нехорошо сыну Тито в сиротстве расти.
— А остальные дети? — подозрительно прищурился Джилас.
— Габи, девочка, — пояснил я, — не желала с Мишо расставаться, вот я и подумал, что трое детей лучше, чем двое.
— Почему же ты всех не усыновил, если такой добрый?
— Мог бы и всех, но тогда получится, что детский дом просто переедет из Загреба в Белград. А дети должны расти в семье.
— Так, а Велебит почему?
— Это ты у него спрашивай, я к нему в голову не лазал. Но тебе скажу, что он правильно сделал, теперь на двух сирот в стране меньше.
Милован встал, подошел к саркофагу радиоприемника, постоял, потеребил рукоятки настройки, но так и не включил.
Потом, видимо, что-то решив для себя, вернулся за стол и словно пожаловался:
— Старики достали, сил нет. На каждый чих требуют разделить страну на республики, причем сами не знают, на сколько — то ли шесть, то ли восемь…
— Спорят насчет Воеводины и Санджака? Так это хорошо, люди при деле.
— Пожалуй, надо бы помочь им, — слабо улыбнулся Милован, — пусть и дальше спорят. Но они же и в Москву жалуются!
— А что Москва?
— Пока говорит «Разбирайтесь сами», но что дальше будет, неизвестно.
— Опирайся на партизан.
— Да, в армии и партии исключительно здоровый дух в смысле отношений между нациями.
Мне тоже это нравилось: помимо собственно югославов, через армию прошли четыре итальянские, венгерская и болгарская дивизии; австрийский, чешский, русинский, словацкий, польский, немецкий, румынский батальоны, а уж сколько «русских», то есть советских, и не сосчитать! Тут уж либо все равны и никаких свар, либо византийское наемничество, варанги. Но поскольку с деньгами у армии всегда было туго и воевали за идею, то естественным образом пришли к интернационализму.
— Знаешь, — сложил руки и оперся на них подбородком Джилас, — за республики выступили все легальные некоммунистические партии.
— Ну вот на это Москве и намекни.
Джилас пододвинул к себе бювар, задумался и быстро набросал несколько строчек, бормоча себе под нос:
— … оппозиционные партии формируются по национальному признаку и существуют за счет национальных предрассудков…
А потом без перехода спросил:
— Кофе хочешь?
— Лучше чаю.
— Ты что, заболел? — заботливо и строго нахмурился Милован.
Вот черт, все время забываю, что тут безраздельно господствует кофе, а чай служит лекарственным напитком.
— Нет, я русский, мы чай любим.
Джилас вызвал секретаря и после короткого обмена репликами развел руками:
— Извини, чая нет.
— Ну тогда кофе, что ж делать.
Прихлебывая обжигающую черную жижу, я выкладывал полученные еще в Боснии девяностых убеждения:
— Вы же интернационалисты не потому, что так в книжке написано, не по обязанности, а самим ходом вещей. Это националистам обязательно нужна своя, отдельная норка, со своим, отдельным языком и своей, отдельной историей. А вы как раз можете подняться выше этого
— И потому все, кто выступает за федерализацию, — подхватил Милован, — тянут нас к национализму!
Вот черт, все на борьбу за власть сведет…
— Но это все вопросы надстройки, — Джилас отставил пустую чашку, — базисом надо заниматься, а не этими дрязгами. Экономикой, страну поднимать.
Премьер-министр задумался, а потом с надеждой на сочувствие спросил:
— Знаешь, какая у меня сейчас самая главная проблема?
Я весело хмыкнул:
— Где взять денег.
— Ты что, мысли читаешь? — с нарочитым испугом отодвинулся Джилас.
— Ага, — радостно подтвердил я. — Любое большое дело требует до хрена денег. Чем больше дело, тем больше денег, а их всем и всегда не хватает.
— И откуда ты на наши головы такой умный…
— Из 1-го русского великого князя Константина Константиновича кадетского корпуса! — отчеканил я, верноподданически тараща глаза, как обычно делал покойный Мишка Левченко.
— Да ну тебя, — скривился Джилас. — Вот иногда ты такое скажешь, что десятерым умникам не разгрести, а иногда такой дурак, что прямо беда.
— Хорошо, если хочешь серьезно, скажу, где есть деньги.
Милован приподнял брови и подбородок:
— Ну?
— У американцев.
— Тьфу ты!
— Не плюйся. Вот помяни мое слово, еще год-два и они затеют покупать
