трясина камни, а сожрать не смогла. В остатках крепостных стен и дворцов жили древние чары и таились сокровища, привлекая лихих людей со всех концов Новгородской земли. Мглистые трясины надежно оберегали добычу: коварные, бездонные, полные жидкой грязи, чудовищ и старых костей. Рух давно порывался разведать окаянное место, и тут нежданно-негаданно повезло. Возле болота появились чужаки, и Бучила пошел проверить, что за народ. Оказалось, причапали копали – охотники за диковинами и грабители древних могил. За старшего Тимофей Смага, собаку съевший на таковских делах. Разменял Тимофей шестой десяток, начинал еще с дедом и отцом, разорял чудские могильники, выметал подчистую заброшенные капища, раскапывал курганы на Ладоге, ходил к Балтийскому морю, где вода вымывала из берегов чудесный солнечный камень янтарь и кости громадных чудовищ. Много раз хватал Тимофей удачу за хвост, добычу богатую брал, мог торговлю открыть, в купцы первой гильдии влезть, да не лежала душа. Влекли Тимофея непролазные чащи, кровавые схватки и блеск древнего серебра. Три года назад единственный сын Егор подхватил на могильном раскопе злую болезнь, слег с горячкой, метался в бреду, начал заживо гнить. Лекари помочь не смогли. Черное проклятие превращало Егора в ополоумевшую злобную тварь. Задушил Тимофей сына, не вынес мучений и после этого окончательно сорвался с цепи. Лез в самые паскудные дыры, со смертью, как с котенком, играл. С последнего дела вернулся один: грязный, в лохмотьях, покрытый кровавой коркой и рваными ранами, принес в горсти три жемчужины черные. Любой из них хватило бы терем в два этажа прикупить. А Тимофей отлежался, кровью похаркал, пропился без остатка, начал новую ватагу искать. Сманил троих молодых и не больно удачливых копалей – Федьку Шелоню, Анисима Булыша и Матвейку Притыку. На мелочи размениваться не стали, поперлись в глубь Мглистых трясин дорогу искать. Проблуждали по краю неделю, чуть не утопли, наткнулись на овраг, полный живых мертвецов, нашли разложившуюся тушу чудовища с тремя головами и множеством глаз в самых непотребных местах, видели в тумане костлявые фигуры ростом выше берез, совсем уж отчаялись, но тут, к обоюдной выгоде, встретили любознательного и свободного от всяких дел упыря. Сговорились быстро, ударили по рукам, Бучила обещал привести на развалины и, что важно, вернуться обратно, получая десятую долю добычи взамен. Всем хорошо. Сказано – сделано, Рух вурдалачьим чутьем отыскал вьющуюся среди трясины тропу, избежал дремлющих в гнилой глубине страховидл и теперь скучал, забавляясь утоплением каменных глыб в зловонной бурде. Копал, пошарив в округе, натаскали груду заржавленных железяк, зеленых костей и битой посуды. Часто этим добыча и ограничивалась. Но только не когда дело брал в свои руки Тимофей Смага. Опытный копаль заложил два пробных шурфа [15] и на третий пробил свод коридора, наполовину затопленного болотной водой. Туда и уползли, оставив Бучилу на страже.

Зашуршало, из черной дыры в земле показалась всклоченная башка. Грязный, промокший насквозь человек вылез на свет божий и, надсадно сопя, уронил под ноги тяжелую ношу. Из сочащегося мутной влагой мешка посыпались монеты непривычно квадратной формы с отверстием посередке, витые браслеты и фигурки сплетенных в схватке зубастых полуящеров-полулюдей.

– Сидишь? – Федька Шелоня одарил упыря злобным взглядом. Здоровенный, откормленный мамкой детина с пудовыми кулаками, саженными плечами и широченной спиной. Рух видел, как Федька, красуясь, выворотил на болоте огромнейший пень.

– Сижу, – подтвердил очевидное Рух.

– Мог бы помочь.

– А ты мог бы оказаться дающей без разбору бабенкой, да не срослось. Так и тут. Я вас привел, я вас уведу, а в говне ковыряться уговора не было, ты уж, Феденька, как-нибудь сам. Каждому свое – тебе горбатить, мне отдыхать.

– Привел он, – сплюнул Федька. – Мы бы и сами управились, не пойму, чего тебя Тимофей на наши головы посадил. Ничего в этих болотинах сраных страшного нет, бабкины сказки одни.

– Может, и так, – согласился Бучила, смежив глаза. В глупый спор вступать не было ни сил, ни желания.

– Дурак ты, Федька. – Из провала выбрался Тимофей. Такой же грязный и мокрый, со всклокоченной седой бородой, орлиным носом и глазами завзятого душегуба, прячущимися в кустистых бровях. – Мы сюды дочапали только потому, что упырь нас провел. Без него сгинули бы на самом краю. Мое слово верное.

– Так уж и на самом краю, – огрызнулся Федор.

– А ты думал, мы самые умные? – усмехнулся Тимофей, сбросив с плеча туго набитый мешок. Мокро звякнуло. – Страсть сколько копалей пытались в Мглистые трясины залезть. На моей памяти три ватаги сгинули. Про Василия Шлыка слыхал?

– Как не слыхать. – Федька хмуро кивнул. – Копаль был из первейших.

– Точно не тебе, клятенку, чета.

– Пошто лаешься? – Федька вспыхнул, бросив ладонь на рукоять торчащего за поясом большого ножа.

– Экий ты прыткий, – и глазом не моргнул Тимофей. – Мне на твои обиды девчачьи плевать. Старших слушай, тогда, Бог даст, доживешь до седин. Васька Шлык матерым копалем был, мы с ним дух на дух друг дружку не переносили, но я его уважал. Случись, глотку бы без раздумий перехватил, но со всем возможным почтением. Он лешачье золото уводил, еще когда твой батька из дедовых бубенцов выход искал. Сам черт не брат ему был. Так и Ваську сожрала Мглистая топь, в гузно ее драть. А мы дошли. Думаешь, Господь нам помог?

– Упырь провел, – буркнул Федор.

– То-то и оно. Провел и долю свою заработал сполна. – Тимофей улыбнулся ласково. – И запомни, щенок, за нож взялся – в дело пускай. Еще раз такой фортель выкинешь, жилы подколенные вырву и брошу в лесу. Будешь нечисти рассказывать, как докатился до жизни такой. Усек?

– Усек. – Федька одарил Руха испепеляющим взглядом и скрылся в черной норе.

– Вот работнички, в рот бы им ягоды напихать. – Тимофей подмигнул Бучиле. – Хотя чего это я? Сам по молодянке таковским и был, ума нет, гонору и самомнения выше краев. Время и кровь пролитая вправят башку. Так, упырь?

– Тут уж как повезет, – усмехнулся Рух. – По моим наблюдениям чаще из молодого дурака получается старый дурак.

– И то верно! – Тимофей расхохотался и хлопнул по бедрам. – Савку Одноглазого взять, другана закадычного моего. По молодости баб перепортил тьму, мне ровесник, а все никак не уймется кобель. Наладился, хрен старый, к одной купеческой дочке лазить в окно, а руки не те, сорвался, и все ребра о забор поломал. Лежит теперь ни жив ни мертв, от Боженьки приглашения ждет.

– Все зло от заборов, – философски заметил Бучила. – Ты поторопи своих орлов, Тимофей. Надо до заката отсюда ноги унесть.

– Только начали, в рот те ягоды. – Тимофей скривился и, по-утиному