– Ты… ты… – Лаваль поперхнулась, не замечая плеснувших на лицо крови и жидких мозгов. – Ты…

– Я, – подминул ведьме упырь. – Подонок, чудовище, детоубийца, нечистая тварь. Рухом Бучилой зовусь. Давай, чернявая, не хворай.

Он подхватил Филиппку на руки и пошел прочь от заваленной мертвечиной поляны. На последствия было плевать. Сотней врагов больше, сотней меньше, хер ли с того?

– Ты идиот, вурдалак! – истошно завопила в спину Лаваль. – Ротмистр, взять его!

Рух остановился и медленно повернулся. Рейтары выжидательно смотрели на командира.

– Взять! – визжала Лаваль.

Вахрамеев нарочито безучастно спросил:

– На основании?

– Я так хочу! – полыхнула ведьма.

– Черной роте плевать на ваши хотелки, сударыня, – отчеканил ротмистр. – Черная рота подчиняется только своим командирам, к числу которых вы не относитесь. Прошу меня извинить. Парни, рубите бошки и уходим, мы свое дело сделали.

– Да… да как ты смеешь! – Лаваль покраснела. – Я, я тебя…

– Нет нужды пугать меня, сударыня, – отозвался Вахрамеев. – Знаете, с одинокими дамами в лесу часто случаются всякие нехорошие вещи.

– Трус!

– Как вам угодно, сударыня. – Ротмистр отсалютовал Бучиле.

Рух подмигнул в ответ и неспешно продолжил свой путь. В затылке неприятно кольнуло, невидимая хватка попыталась сжать горло. Он вздохнул, легко отвел чары, снова оглянулся и вкрадчиво попросил:

– Не надо, лапуля, хватит на сегодня смертей.

– Ты ответишь перед ковеном, упырь! – Бернадетту колотило от ярости.

– Я твой ковен в рыло драл, так им и передай. А если в причинном месте засвербит, знаешь, где меня отыскать. – Рух ощерил пасть, поудобней перехватил мальчишку и больше уже не останавливался.

Солнце садилось, причудливые тени легли на лесную тропу. Пахло приближающейся грозой. Филиппка прижался, сильно-пресильно стиснул шею и шепнул на ухо:

– А Заступой-то я больше быть не хочу.

– И правильно! – поддержал Рух. – Грязное это дело, и всей благодарности – осиновый кол. Но ты подумай, может, давай укушу.

– Не надо. – Филиппка шмыгнул носом. – Как же я без мамки теперь?

– Что-нибудь придумаем. Я тебя к Устинье определю.

– Ведьма которая? – всхлипнул Филиппка. – Батька грил, на костре ее надобно сжечь.

– Ты при ней такое почаще говори, – предупредил Рух. – Она тебя из благодарности в поросенка оборотит, станешь подхрюнькивать. Хорошая она, хоть и строгая, научит людей и скотину лечить, всякую хворь отгонять. Сестра твоя сводная дарила смерть, ты будешь дарить жизнь. Станешь настоящим человеком, как Богом заведено, не всякой срани бесполезной чета. А спустя много лет, уложив в постель жену и детей, выйдешь на крыльцо в летнюю темноту и, прислушавшись к тишине мирно спящего села, знай: Заступа рядом, Заступа не дремлет, серебром и кровью замаливая грехи на страже мертвых во имя живых.

Алая лента

Слизываю присохшую кровь, гнилые кости грызу, умираю, а смерти нет. Крошу клыки камнем, а поутру снова зубаст. Лежа в могиле, внимаю насмешке черных небес. Молюсь, а кому – не ведаю. Господь и Нечистый одинаково глухи к моим исступленным мольбам. Порой будто слышу отклик, но в отклике том волчий подвизг и новый вопрос.

Проклятая каменюка нестерпимо резала зад, но Рух Бучила, известный гроза окрестной нечисти и всех смазливеньких баб, слезать не спешил. В великом терпении великое благо, за терпение воздастся и на небе, и на земле. А на облачка по нынешним лихим временам проще некуда загреметь. На дорогах и трактах лютовали разбойники и банды искаженных, резали купцов, грабили обозы, перехватывали почтовых гонцов, украшая деревья на перекрестках гирляндами обезображенных тел. Осмелевшие от безнаказанности шайки нападали на деревни и села, нахально стучались в ворота небольших городков, требуя откуп. К востоку от Новгорода горели леса, вонючий дым застилал небеса, и в столице нечем было дышать. Поговаривали, войска выжигают зараженные Скверной леса. Слухам верили, ведь черный дым вонял падалью, горелым мясом и волосом. Под Архангельском шторм выкинул на берег невиданную тварь размером с кита, вонючую, студенистую и на вид богомерзкую. Зеленое брюхо лопнуло, а внутри копошились зубастые черви длиною в сажень. Срочно вызвали ученых людей для замеров и изучения, но местным рыбакам на науку было плевать. Чудище обложили сушняком, полили маслом и от греха подальше сожгли. Ученые люди начали было орать, но быстренько успокоились, поглядев в честные глаза простых архангельских мужиков и на оставшиеся дрова. Все ж ученые люди, не какие-то там дураки.

На границах спокойствия не было. В конце июня в Бежецкую губернию вторглись московиты. Новгород начал стягивать войска, но на следующий день добрые соседи ушли, а из Москвы пришла велеречивая депеша с искренними извинениями и заверением в дружбе. Дескать, ошибочка вышла, потому как на данном участке за одну ночь таинственным образом исчезли пятьдесят три пограничных столба. Виновные будут наказаны. Новгород, ясное дело, извинения принял, поспешив перебросить на опасное направление три пехотных полка и кавалерию герцога Кетлинского. В невиновность московитов поверили разве только юродивые, пускавшие слюни на паперти Знаменского монастыря. Разведка боем – поняли все. В воздухе как никогда запахло войной.

Рух лезвием Чертова клинка расшатал кусок древней кладки и бросил добытый камень в трясину. Мерзко хлюпнуло, пошла нестерпимая тухлая вонь, булыжник медленно погружался на дно. Клятски интересное занятие, ежели надоело следить, как солнце из зенита стекает за горизонт. Камень и болото – метафора всякого жизненного пути: побарахтаешься в жиже вонючей без всякого толка и тонешь, не оставив о себе никакого следа. Кругом, насколько хватало глаз, раскинулась буро-зеленая топь с редкими островками мертвых почерневших берез. Над головой нудело облако изголодавшихся комаров. Бучила, добрая душа, был не прочь крылатеньких покормить, все ж родственные кровопийные души, но охреневшие тварюшки им брезговали, отчего Рух затаил на носатых сук нешуточную обиду.

В Мглистые топи Бучилу неизбывная тяга к познанию завела. Ну и возможность пограбить, чего тут скрывать. Мглистые топи отродясь слыли местом проклятым, откуда не возвращался живым человек. По окраинам не косили траву, бабы не ходили по ягоды, а мужики не ловили рыбу в мелких торфяных озерцах. В сердце растянувшихся на версты болот заброшенным склепом высились развалины города. На руины Рух и купился, давно хотел посмотреть. Видами остался доволен. Над склизкой болотной жижей невесомо парили остатки игольчатых башен, арочные своды и растрескавшиеся громадные купола, заросшие ядовитым плющом, ряской и плесенью. Упоминаний про народ, построивший эти хоромы, не нашел даже ученый призрак Антоний. Развалины словно стояли тут от начала времен, вселяя ужас и суеверную дрожь. Тысячи лет грызла