Я мгновение смотрю на нее, переваривая сказанное, прежде чем оглядеть стены. Они не каменные и не деревянные, а из утрамбованной земли, как и пол, покрытой тонким слоем какого-то масла.

— Что здесь было?

Она пожимает плечами.

— Мы не знаем, — размышляет она. — Сонная Лощина существовала всего семьдесят лет до строительства школы. Это старое место, старше Новых Нидерландов, старше Америки, старше местных жителей, возможно, даже старше того, кого вы называете богом. Но оно поддерживает нас, поддержит и вас. Вы чувствуете это, не так ли, Икабод? Сила здесь движется, словно черви по земле, питаясь вашей душой.

— Моей душой? — спрашиваю я.

— Ах, забыла. Иногда вы задаетесь вопросом, есть ли она у вас. Я говорю, что есть. И она очень, очень славная, — она улыбается. И снова ее зубы немного острее, чем были раньше. Она машет рукой перед моим лицом. — Вы увидите, как dorec летит fantasm, мистер Крейн. Оставьте vorus vim в покое.

Половина ее слов даже не имеет смысла.

Но потом я теряю равновесие и падаю влево. Ожидаю, что мое плечо врежется в липкую земляную стену, но этого не происходит. Я продолжаю падать и падать.

И падать.

***

Просыпаюсь в своей постели. Это медленное пробуждение, поскольку фрагменты ночи ускользают из моих рук. Голова раскалывается, как будто у меня сильное похмелье.

Уши привыкают к тиканью часов, и я оглядываюсь в тусклом утреннем свете, чтобы посмотреть, который час. Шесть сорок четыре. Мой будильник зазвонит через минуту.

Все, что произошло, почти забылось. Я помню, что засиделся допоздна, не мог уснуть. Я думал о Броме, Кэт и Саре, а потом подумал о… Вивьен Генри? О голосах, запертых за дверью? Об острых зубах Сестры Леоны?

Провожу ладонью по лицу.

— Что со мной происходит?

Я делаю глубокий вдох и пытаюсь еще раз уловить фрагменты ночи, но они тают, как сны. Были ли это сны? Ведения? Появился ли снова мертвый учитель?

У меня нет ничего, кроме вопросов, и никогда ответов.

Какой тогда из меня учитель?

Глава 22

Кэт

На следующее утро я просыпаюсь с тяжестью на сердце. Гнев и стыд окутывают меня, как туман за окном. Сначала вспоминаю ссору с Бромом в конюшне, с последним человеком на Земле, с которым я хотела бы ссориться. Он был таким жестоким и бессердечным, но я вышла из себя. Знаю, он не виноват, что ничего не помнит, и знаю, что именно поэтому он сам не свой, и стал таким грубым. Мне следовало проявить больше понимания.

Но опять же, я не заслужила, чтобы меня сравнивали с грязной тряпкой. Я не заслуживаю его вспышек ревности. Наоборот, пытаюсь помочь ему, и кажется, что я единственная, кто помогает.

За исключением Крейна. Надо поговорить с ним. Вчера, когда мы уходили с его урока, он пообещал, что прочитает о заклинаниях, которые помогут обратить вспять потерю памяти. Я благодарю бога, что у меня есть он, единственный человек, который волнуется так же сильно, как и я. В кои-то веки чувствую, что не одинока.

Медленно встаю, оглядываю спальню, стопку книг на письменном столе, засушенные цветы в вазе, карты Таро, которые теперь могу оставить на виду. На стене — картина в рамке. Однажды, осенним днем, сидя с отцом на крыльце, я прижимала крашенные листья к холсту, оставляя цветные контуры, не осознавая, что создаю момент, который будет жить вечно.

Смогу ли я забрать это с собой в школу? Что мне можно взять с собой? Если несколько недель назад идея жить в кампусе приводила в восторг, то теперь меня тошнит от этого. Потому что это не мой выбор, и я не знаю, почему мама хочет, чтобы я была там. Она правда хочет, чтобы мы с Бромом стали ближе, потому что все думают, что мы хотим пожениться? Или замешано что-то другое? После слов Фамке, и после того, как Бром подтвердил это, я знаю, что мама не принимает близко к сердцу мои интересы.

Помня об этом, я одеваюсь. Когда выхожу в ванную, чувствую запах сытного завтрака из жареной свинины и яиц, запах свежемолотого кофе и цикория и слышу, как Фамке с мамой разговаривают на кухне по-голландски. Жаль, что я не могу понять, о чем они говорят — родители не утруждали себя попытками научить меня своему родному языку, — но я, по крайней мере, слышу по тону, что у них идет какой-то спор.

Когда я, наконец, собралась, воткнув последние шпильки в волосы, направляюсь к обеденному столу, за которым сидит мама и читает еженедельную газету. Она поднимает на меня взгляд, но ничего не говорит. Я сажусь напротив нее, когда входит Фамке и подает мне завтрак.

— Спасибо, — говорю я, она тепло улыбается, но улыбка сразу гаснет, когда она смотрит на маму и направляется обратно на кухню.

После ссоры с Бромом прошлой ночью я некоторое время оставалась с Подснежницей. Ее энергия изменилась после его присутствия, она стала беспокойной и скребла землю лапами. Потребовалось время, чтобы успокоить ее, и я не спешила возвращаться в дом и встречаться с мамой и Ван Брантами. К тому времени, когда я вернулась в дом, Ван Бранты ушли, мама уже легла спать, а Фамке прибиралась. Я хотела подробнее поговорить с ней о нашем недавнем разговоре, но устала, а она казалась немного замкнутой, как будто и так уже сказала слишком много.

— В эту пятницу ежегодный костер, — говорит мама, просматривая газету, держа очки на уровне глаз. — Если ты переедешь в школу в субботу, это будет отличный способ провести здесь твой последний вечер. Можешь пойти с Мэри.

Мэри. Чувствую укол вины. Я забыла о ней с тех пор, как пошла в институт. Вначале она часто ждала у забора, чтобы встретить меня и Матиаса по дороге домой, а после того, как Матиас перестал ездить со мной верхом, я видела ее всего раз или два. Нужно связаться с ней, и как можно скорее. Она — единственное, что осталось в моей жизни нормального, хотя я отдалюсь от нее еще больше, как