– Я все понимаю, – сказала она, – мне только говорить по-английски трудно. – Parlez-vous français? – обратилась она к Лукасу.

– Bien sûr, – радостно отозвался лохматый.

После чего оба очень быстро заговорили по-французски, и Шуша оказался не у дел. Он стал бродить по комнате. Модернистские стеллажи находились в резком контрасте с тем, что на них стояло – разрозненные предметы антикварной посуды и старые книги, включая восемь томов “Œuvres complètes”[28] Флобера.

Потом они пили чай на кухне, сидя на деревянных табуретках вокруг самодельного стола. В столешнице было что-то странное. Бесцеремонный Лукас тут же залез под стол и стал изучать столешницу снизу. Нина Андреевна невозмутимо продолжала пить свой чай, как будто иностранец, залезающий под стол, был для нее самым привычным зрелищем.

– Come here, quickly![29] – скомандовал Лукас.

Шуша послушно залез под стол и тоже стал рассматривать столешницу.

– Очень похоже на Леонидова! – закричал он из-под стола. – Я не знал, что он еще и живописец.

– Еще бы, – ответила Нина Андреевна, – учился у иконописца. Это поселок Ключики под Нижним Тагилом.

– А еще что-нибудь похожее есть? – высунув голову из-под стола, спросил Шуша.

– Да всё тут, у меня в шкафу. И Ключики, и Южный берег Крыма, и Город Солнца.

– А посмотреть можно?

– Да пожалуйста, только из-под стола вылезти придется.

Доски были вытащены из шкафа, разрешение фотографировать получено, и Лукас отщелкал три пленки.

Через неделю он принес Шуше свою статью о Леонидове. Она начиналась так: Ivan Leonidov was born in Tversk…[30] Дальше шло много открытий в том же духе.

Шуша вежливо объяснил восторженному студенту, что такого города нет, а Леонидов родился на хуторе Власиха Старицкого уезда Тверской губернии, и посоветовал больше никому статью не показывать.

Шушу теперь часто приглашали в МАРХИ читать лекции об “архитектуре за рубежом”. Студенческое проекты, которые он там видел, часто были попытками имитировать западный постмодернизм и производили жалкое впечатление.

Почему это так плохо, думал он. Он не любил постмодернизм, но ему было ясно, что в нем тоже есть градации профессионализма. Студенческие проекты выглядели безграмотно. В грамотный постмодернизм, думал он, можно войти только из модернизма, а модернизму в СССР не учили с середины 1930-х. Это как пытаться создать геометрию Лобачевского, не зная геометрии Эвклида.

Еще более депрессивное впечатление производила архитектура новых обкомов, с которыми он сталкивался в командировках. Капителей больше не было, но пропорции, тяжеловесность, подавляющий масштаб – все это посылало сигналы о возвращении сталинской роскоши, с которой, как казалось еще недавно, было покончено навсегда.

Он все чаще вспоминал слова египетского жреца из платоновского Тимея: “Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди вас старца! Вы начинаете всё сначала, словно только что родились, ничего не зная о том, что совершалось раньше”.

Куда бежать от этой карусели циклического времени?

Атмосфера в мастерской тоже менялась. Как-то раз его вызвала к себе Анна Семеновна из отдела кадров и произнесла официально-доброжелательным тоном:

– Хочу тебя предупредить. Чисто по-дружески. Кое-кому не нравится, что тебе постоянно шлют письма и книги из Америки. Не порть себе жизнь. У нас в библиотеке полно книг.

Оттепель закончилась. В газетных статьях стали появляться формулировки, напоминающие конец 1930-х. Начались процессы над диссидентами. Ни от кого не требовалось демонстрировать страсть, как в 1930-е, при Сталине, надо было лишь спокойно, можно даже с иронической улыбкой, произнести на собрании правильный текст. Ну и конечно, воздерживаться от рискованных анекдотов. Шуша оказался неспособным ни к тому, ни к другому.

На работе начали записывать желающих в туристическую поездку в Грецию. Шуша записался. За неделю до поездки его опять вызвала Анна Семеновна и сказала:

– Я тебя предупреждала. Вот и доигрался. Визу дали всем, кроме тебя.

Это было последней каплей. Массовая еврейская эмиграция уже шла полным ходом. Он вспомнил про двоюродную бабушку Соню в Израиле. Наверное, можно ее разыскать. Но тогда придется ехать в Израиль, куда его совсем не тянет. Правда, есть евреи-активисты. Стоит им шепнуть, и через два месяца тебе придет вызов от фиктивных израильских родственников. В этом случае ехать в Израиль не обязательно.

Через месяц пришел вызов из Израиля, и в тот же день его опять вызвала Анна Семеновна. В кабинете сидел неприметный человек в сером костюме. Он встал и протянул руку, широко улыбаясь.

– Наслышан, наслышан. Меня зовут Сергей Иванович. Вот мое удостоверение.

Он протянул раскрытую красную книжечку, на левой стороне была его фотография рядом с гербом в виде щита, а на правой – несколько строчек, заполненных от руки.

– У вас найдется несколько минут для разговора?

Шуша пожал плечами.

– Ну и прекрасно. Пойдемте в мой закуток. Там нам никто не помешает.

Они подошли к двери, которую Шуша видел много раз, но никогда не обращал на нее внимания.

Сергей Иванович открыл дверь своим ключом, и они оказались в пыльном и душном помещении без окон. Шуше был предложен шаткий стул, а сам Сергей Иванович сел за стол в красное дерматиновое кресло, которое протяжно под ним заскрипело.

– Извините за обстановку, – сказал Сергей Иванович. – Я тут редко бываю. Все нет времени привести мой закуток в порядок.

Он замолчал, внимательно рассматривая Шушу.

– Чем больше я о вас узнаю, тем больше восхищаюсь, – начал он. – Сразу видно человека из интеллигентной семьи. Я только одного не могу понять: что вас так тянет в эту Америку? Что хорошего вас там ждет?

– Почему вы думаете, что меня туда тянет?

– Тянет, тянет. Знаем. “А-ме-ри-ка – волшебное слово. Я хочу в Америку, как хотят домой”. Где-то январь семьдесят третьего, правильно?

Шуша раскрыл рот от изумления.

– Это мой дневник… Вы что, делали у меня обыск?

– Зачем обыск? Есть много способов узнать, что думает и пишет умный и интеллигентный человек.

– Но как…

В этот момент у Шуши в голове всплыл странный эпизод. Он решил сделать микрофильм книги Авторханова “Технология власти”. Книга была издана по-русски мюнхенским “Посевом”, частью эмигрантского Народно-трудового союза, считавшегося самым страшным врагом СССР. Отцу ее дал его друг Олег из ЦК с условием никому не показывать и через неделю вернуть. Рассеянный отец держал книгу на столе в своем кабинете, где Шуша прочел ее от корки до корки.