Как скотоводы и пастухи, Третьи Люди очень рано начали применять селективное скрещивание; и они все больше увлекались совершенствованием и улучшением всех видов животных и растений. Предметом гордости каждого местного вождя было не только то, что мужчины его рода смелее, а женщины красивее, чем у всех других, но также и то, что медведи на его территории – самые лучшие и самые чистопородные медведи и что птицы строят более аккуратные гнезда и обладают более хорошими летными и певческими качествами, чем где бы то ни было. И так далее, по всем животным и растениям.

Это управление всей биологией достигалось сначала за счет простых экспериментов по скрещиванию, но позднее и все чаще за счет предварительной физиологической обработки молодого животного, зародыша и (еще позднее) зародышевой плазмы. В результате возник бесконечный конфликт, часто вызывавший столкновения истинно религиозного негодования между мягкосердечными, кто сжимался при причинении боли, и страстно преданными манипулированию, кто хотел создавать новое во что бы то ни стало. Разумеется, это столкновение происходило не только между индивидуумами, но и в каждом мозгу, потому что все были врожденными охотниками и манипуляторами, но при этом все имели еще и привязанность к дичи, которую они подвергали мучениям. Неприятность усиливалась склонностью к откровенной жестокости, обнаружившейся даже среди мягкосердечных. Этот садизм в своей основе имел почти мистическое уважение к чувственному опыту. Физическая боль, будучи наиболее значительным из всех ощущаемых качеств, считалась наиболее уважаемой. Следовало бы ожидать, что это должно приводить скорее к самоистязанию, чем к жестокости. Иногда так и происходило. Но, как правило, те, кто не мог переносить боль в собственном теле, были тем не менее способны склонить себя к тому мнению, что, причиняя боль низшим животным, они создают жизненно устойчивую психическую реальность – и потому очень совершенную. Именно чрезмерно глубокая реалистичность боли, говорили они, и делает ее невыносимой для людей и животных. Лишь осознанная с беспристрастностью божественного ума, она являлась в своей истинной красоте. И потому человек, заявляли они, способен оценить ее совершенство даже когда ей случается возникать не у людей, а у животных.

Хотя Третьи Люди и были лишены интереса к систематическим размышлениям, их головы очень часто были заняты делами, лежавшими далеко в стороне от частной или общественной экономики. Они экспериментировали не только с эстетическими, но и с мистическими пристрастиями. И хотя они были лишены хотя бы отчасти правильного восприятия тех удивительно красивых сторон человеческой личности, которыми их предшественники восхищались как высшим достижением жизни на планете, Третьи Люди со своей стороны пытались создать наилучший тип человека – и тем самым, разумеется, наилучший тип животного. Они рассматривали его в двух аспектах. В первую очередь человек был самым превосходным из животных, одаренным уникальными способностями. Он был, как зачастую говорилось, самым удачным творением Бога. Но во вторую очередь, поскольку его особые качества заключались в проникновении в природу всего живого и в его способностях к управлению, он и сам был и рукой Божьей, и Божьим глазом. Эти соображения вновь и вновь выражались в религиях Третьих Людей, в изображениях божества как смешанного животного, с крыльями альбатроса, с челюстями большого волка, с ногами оленя и так далее. Человеческий же элемент был представлен в этом божестве руками, глазами и половыми органами человека. А между богоданных рук лежал мир со всем его разнообразным населением. Очень часто мир представлялся как продукт примитивного могущества Бога, но также, в процессе развития, радикально измененного и преобразованного, отчасти извращенно, в совершенство, но опять-таки при участии рук.

В большинстве культур, созданных Третьими Людьми, доминировало смутное поклонение Жизни как всеобъемлющему духу, выражавшему себя в мириадах самых разных индивидуумов. И в то же время интуитивная преданность всему живому и смутно осознаваемой жизненной силе зачастую соединялась с садизмом. Потому что изначально подразумевалось: то, что казалось высочайшим благом высшему существу, могло казаться нестерпимым для низших; и, как уже отмечалось, сама боль была признана высшим совершенством этого вида людей – это опять, уже в другом обличье, садизм выставлял себя. Поклонение Жизни как посреднику или объекту было объединено с поклонением окружающей среде, как объекту жизненного субъективизма, как тому, что остается чуждым самой жизни, мешая ее развитию, искажая ее, но тем не менее делая ее вообще возможной и, за счет ее собственного сопротивления, стимулируя высшие проявления. Боль, считалось, была наиболее ярким осознанием священной и всеобщей Цели.

Шкала времени 3

Масштаб в 100 раз превышает масштаб предыдущей шкалы.

Несомненно, весьма неточная.

Мысль представителей третьей генерации человеческих племен никогда не была систематической. Но точно таким же образом, как описано выше, она стремилась рационализировать свое мрачное ощущение красоты, которая включала одновременно и торжество, и крушение Жизни.

2. Дисгрессия Третьих Людей

Таковой была, при беглом описании, физическая и умственная природа третьего человеческого вида. Несмотря на многочисленные крушения, дух Третьих Людей снова и снова возвращался к следованию биологическим интересам на протяжении тысяч разнообразных культур. Вновь и вновь народ за народом выбирались из дикости и варварства в относительную просвещенность; и чаще всего, хотя и не всегда, основной «темой» этого состояния была некая особая склонность то ли к биологическому творчеству, то ли к садизму, то ли к тому и другому вместе. Для человека, рожденного в таком обществе, не существовало определенных доминирующих факторов. В этот период человек был подавлен скорее многосторонностью человеческой деятельности. Он обычно замечал богатство взаимного общения, социальной организации и промышленных новшеств, искусства и размышления – всего, что было изначально в этой общей матрице, и личной борьбы за самосохранение или самовыражение. Однако историк смог бы очень часто разглядеть в обществе, вдобавок к его разнообразному усложнению, некую единственную управляющую струну.

Вновь и вновь далее, с интервалами в несколько тысяч или несколько сотен тысяч лет, человеческое желание перемен производило сильные изменения во флоре и фауне Земли, и время от времени оно оказывалось направленным на задачу переделки и самого человека. Вновь и вновь, по множеству причин, эта попытка терпела крах, и племена вновь погружались в хаос. Иногда, конечно же, в развитии культуры возникал некий промежуточный эпизод, проходивший совершенно в ином ключе. Однажды, на заре истории вида и перед тем, как его природа обрела некоторую стабильность, возникла непромышленная цивилизация глубоко интеллектуального типа, почти напоминавшая ту, что была в Греции. Временами, но не очень часто, третьи племена устремлялись в совершенно нелепую мировую промышленную цивилизацию, по типу американизированных Первых Людей. В большинстве же случаев их интерес слишком сильно замыкался на других делах, чтобы быть связанным непосредственно с механическими устройствами. Но как минимум в трех случаях он не удержался. Из этих трех цивилизаций одна извлекала почти всю свою энергию из ветра и падающей воды, одна из приливов и отливов и одна из подземного тепла. Первая, избежавшая самых тяжелых последствий индустриализации за счет своих ограниченных энергетических возможностей, тлела несколько сотен тысячелетий в бесплодном равновесии, пока не была разрушена какими-то неизвестными бактериями. Вторая, к счастью, была более короткой; но ее пятидесяти тысяч лет неукротимого расточительства энергии приливов оказалось вполне достаточным, чтобы заметно исказить орбиту Луны. Созданный ею мировой порядок со временем рухнул после ряда промышленных войн. Третья продержалась четверть миллиона лет в качестве исключительно разумной и эффективной организации всего мира. В течение большей части ее существования наблюдалась почти полная социальная гармония, со столь же незаметными внутренними противоречиями, как это происходит в огромном улье. Но и эта цивилизация со временем пришла в упадок, на сей раз из-за неудачных попыток вывести особые человеческие типы для специальных промышленных целей.