Шрифт:
Закладка:
Он глядел на стойку и представлял себе птицу, парящую где-то над верхним рядом бутылок. Примерял, как будет видеть ее посетитель — благо у буфета стоял какой-то парень. Ее клюв должен опуститься ниже, чем хвост, и парню, подошедшему к стойке, покажется, будто чайка пикирует на него...
Тут Силин отметил, что парень очень знаком... Мысль о чучелах тотчас отлетела. Парнем этим был радист Николай Попов. Словно чувствуя на себе взгляд, он с вороватой поспешностью прятал бутылки в большую черную сумку.
Все продолжалось несколько мгновений. Пока Силин перевел взгляд на Журина и сказал ему о радисте, Попов исчез...
11
С Семеновым распрощались у трапа. Катер быстро пересек бухту и подошел к танкеру, показавшемуся маленьким и жалким после грандиозного «Орла».
Силин спрыгнул на палубу. Металлический стук шагов одиноко и странно разносился по судну. Механик шел следом, насвистывая ресторанную мелодию, которая здесь, в полутьме, на замершем танкере звучала неуместно.
Вахтенным был Винокуров. На вопрос капитана, кто из команды на судне, ответил уклончиво. Однако шлюпка причалена у кормы, и это успокаивало.
Расспрашивая вахтенного, Силин прислушался к своему шепелявому из-за сигареты голосу, к нетвердо произносимым словам и поскорей закончил разговор.
Вспомнил, что обещал Семенову чайку! Сунул сигарету в банку, выбежал на мостик, но катер скрылся. Теплоход стоял в огнях, как новогодняя елка, поэтому ночь казалась темней, чем была на самом деле. Только сейчас Силин заметил, что ветер утих вовсе и вода в бухте спокойно блестит, как свежевымытая палуба. Вспомнился ресторан, красавица официантка, Семенов, разговор о чучелах, Маруся, поднимающаяся по трапу... Все показалось таким далеким, словно было в прошлом году или во сне.
Хотелось спать — даже на свежем воздухе глаза слипались. И почему-то казалось, что судно покачивается... Силин вернулся в рубку, сел на диван и задремал. Он не заметил, как ушел механик, не заметил, как Винокуров накинул на него тулуп. Спалось крепко, мертвецки.
...Проснулся от стука мотора возле борта. Вскочил, путаясь в тулупе, подошел к окну. Винокуров стоял на мостике и что-то кричал. В голове была каша. Несколько мгновений Силин ничего не мог понять. Глаза сами, почти независимо от сознания нашли, что нужно.
К борту подходила шлюпка. В ней стоял человек с тлеющей папироской во рту.
Силин размахнул дверь, отшвырнул стоящего на дороге вахтенного и, почти не касаясь ступеней, скатился по трапу на палубу. В этот момент шлюпка подваливала к танкеру, человек с папироской протянул руки к борту, собираясь лезть на судно. Силин с разбегу перемахнул поручень и ударил его ногой по лицу. Ударил не носком, а всей ступней, так, что папироска замялась в рот. Человек грузно, как мешок, свалился в шлюпку.
— Эй, полегше, растуды твою! — донесся из шлюпки пьяный голос.
— Отваливай! Всем башку порасшибаю! Пошел! — заорал Силин, чувствуя, что вспотел и винный дурман улетучился.
Шлюпка отошла. Теперь Силин разглядел, что в ней трое — все незнакомые, заблудились спьяну. Тот, кого он ударил, сидел посредине и тряс головой.
— Ты щево... аскрищалси... Нао люям... помощь... а ты хричишь... — вяло бормотал кто-то из них.
Опасность миновала, но Силин еще не верил себе...
По палубе к борту тянулась полоска бензина...
— Проваливай! — крикнул он. Постоял, плюнул вслед шлюпке и пошел обратно.
Винокуров так и остался в углу поручней на мостике — застыл в испуге. Силин потрепал его по плечу и сказал умиротворенно:
— Ты чего ж не отвадил их? Тут надо разом. Тут, брат, шутки плохи. Сгорели бы с тобой по пьяной лавочке...
— Я кричал им, Степан Сергеевич! Кричал: «Бензин! Не чалься с папироской!» А они, как дурные, идут и идут... — Винокуров задохнулся от волнения.
— Ладно. Ничего...
Капитан задумался, посмотрел на праздничную елку «Орла» и тихо сказал:
— Не пей, Винокуров. Вся беда наша от этого питья... Сейчас горели бы с тобой... И алкаш тот с папироской вроде не виноват — соображенье потерял, накирялся до дурости. Все сгорит, и некому отвечать...
Он шагнул в рубку, и Винокуров оторвался, наконец, от поручней.
— Я не пью, Степан Сергеевич! Я зарок дал не пить У меня отец сильно пил. Страшно, как пил. И замерз пьяный. Я в первом классе учился, как он замерз. Я тогда зарок дал. — Винокуров говорил быстро, словно боялся, что прервут. — Вы верно сказали: вся беда от пьянки. Надо мной смеются, что не пью, грозятся: «не уважаешь», бабой называют. Я терплю потому — вспоминаю отца, как его черного ледяного привезли... Как он у порога лежал без шапки... Я волосы потрогал, а они тоже твердые, ледяные... Тогда я испугался. Я тогда понял: от вина смерть... И сейчас у нас была бы смерть от вина... Отец замерз, а я бы сгорел. — Вася подошел почти вплотную к Силину, смотрел теплыми, узкими глазами, лицом, сжатым внутренней болью, и говорил, задыхаясь от воспоминаний. — Сколько я видел, как умирали страшно от вина, Степан Сергеевич! Так мне везет на это самое... У геологов работал. Перепились, стрелять стали из карабинов. Двоих застрелили насмерть... Умные, хорошие ребята были, молодые... За что погибли?.. Одному пуля попала в затылок, все лицо вывернула. Второму в сердце... Много крови вышло. Целая ложбинка крови... Зачем? Никто не знает — все по пьянке, Степан Сергеевич! В другой раз один, выпивши, в спальный мешок залез с сигаретой. Жутко, что от него осталось... Спальник ватный затлел — он задохнулся в дыму и сгорел. Одни кости остались... Я все сам видел, Степан Сергеевич, сам хоронил их. Я зарок не забываю никогда...
Силин слушал напряженный голос вахтенного, и в грудь входила неловкость, вина перед ним, перед собой, перед всем светом. Потом вдруг пришел страх. Посидел бы еще в ресторане... Харя с папироской у дорожки бензина на палубе... Выше сопок маслянистый жаркий столб и вся бухта в огне... Картина проступила так ярко, что Силин сжался. Посмотрел в страдальческие глаза Винокурова, отвел взгляд, хотел что-то сказать, раздумал. Сел
