Андрей припарковался, сказал, чтобы я ждал его в машине, сам вылез и пошел в сторону школы. Он вернулся через пять минут, ведя под локоть старую женщину, ту самую, что стояла у стены и наблюдала за спором охранников со стариком. Следом плелся, осунувшийся, с опущенными плечами сам дед. Он уже не был похож на одержимого. Андрей часто оборачивался на него и не переставал что-то нашептывать бабуле.

Мы доехали до Краснознаменной, свернули во двор и остановились у дома, где я жил до переезда к Андрею. На звук мотора никто не вышел, только дверь первого подъезда едва приоткрылась.

- Федор Игнатьевич! Дорогой! - нарочито громко заговорил Андрей, - как мы рады вас видеть, вы просто не представляете. Мы ведь обещали вас навещать, помните? Тут как раз представился такой случай, - радость плескалась через край, ослепительная улыбка Андрея сделала ярче и без того солнечный день.

Со скрипом растягивающейся пружины дверь приоткрылась шире. Из-за нее робко выглянул мой бывший сосед. Андрей помог распахнуть дверь настежь, обхватил старика за плечи и поволок к машине, не переставая осыпать восторгами от встречи. Федор Игнатьевич хлопал глазами и явно был смущен вниманием. Вертел головой, всматривался в Андрея, словно желая прочесть в его глазах подвох: с чего это вдруг о нем вспомнили. Когда подошел я, он заулыбался, взял меня за руку и начал трясти.

Глава 22. Черная река 3

- Я знал, Сережа, что ты вернешься, не бросишь старика. Трещина расползлась, ты бы посмотрел, не опасно это?

- Конечно, посмотрим, Федор Игнатьевич, обязательно посмотрим, вот только сначала гостей примем. - Андрей распахнул дверь и помог вылезти пожилой женщине, следом за ней показался старик. Улыбка на крупном лице Федора Игнатьича поблекла. Подслеповатыми глазами он с настороженностью смотрел на незнакомцев.

Скоро понукаемые Андреем, мы все оказались в квартире Игнатьича. Деда из городка Подгорье Днепропетровской области звали Степан Романович, а его супругу Арина Николаевна. Со слов старика, старушка по большей части отмалчивалась, стало известно, что в поселении насчитывалось около пятнадцати жителей. Хотя они отказались от электроэнергии, бесплатной пайки и защиты анклава, жили неплохо. Подгорье имело кое - какие запасы консервов и скважину с питьевой водой. Огороды и уцелевшая скотина были хорошим подспорьем в составлении меню. Старики сами поддерживали порядок и держали оборону с двумя охотничьими ружьями. Впрочем, ими никто не интересовался.

Опустив плечи, сложив сухие, обернутые морщинистой кожей руки на колени, словно все потеряно и нет надежды, вперив невидящий взгляд в пол, Степан Романович тихим трескучим голосом рассказывал. Заикался, часто перемежал речь украинскими словами. Умолкал и вновь возвращался к кошмарам, которые пришлось пережить. Он поведал, что, пожалуй, только ему и старухе удалось выжить благодаря Богу и тому, что их дом стоял на краю у леса. Они собственными глазами видели демонов.

Черные жуткие, с жабрами, безголовые, с огромной пастью в самом теле, пришли на четырех лапах с юга. Быстрые, кровожадные, они напрыгивали на людей и те почти целиком помещались в их пастях. И были у них кроме кривых зубов, похожих на рыболовные крючки, тысячи щупалец, вокруг жутких этих зевов, как трава на краю ямы. Демоны не ели людей, а высасывали. Обескровленные, синюшные люди вываливались из их глоток мертвецами.

Мы слушали старика, переглядывались и чем дальше он рассказывал про ужасы ада, тем больше мы ему не верили. Старуха с аппетитом, торопливо и неряшливо ела, изредка кивала и поддакивала:

- Так и было, так оно и было.

Дед к еде не притронулся. Вспоминая односельчан по именам и фамилиям, он вдруг воспламенился и чем дальше вел счет, тем ярче загорались его глаза, тем выше становился голос, тем чаще дышал и крестился. Ерошил костлявыми пальцами седую бороду, слюни летели из беззубого рта, он не замечал никого вокруг, казалось, видит только своих земляков и убивающих их тварей. Костерил мэра - пса шелудивого и его коблу с хунтой. Закончил апокалипсический сумбур, подкрепленный библейскими выжимками, эпитафией о каре Господней за грехи наши и выглядел абсолютно безумным. Смотрел с вызовом и, казалось, ждет от нас какого-то подвига, немедленных действий, облачения в доспехи. Задрал бороденку, выпрямился на табурете, словно кол проглотил, сдвинул кустистые седые брови. Глаза его горели во впалых глазницах, как уголья на дне ямы. Грязные одежды свисали с худых плеч лохмотьями. «Блаженный», «юродивый» - первые слова, что пришли мне на ум. Мы с Андреем многозначительно переглянулись.

- Очень интересно, - наконец, сказал Андрей, обрубая затянувшуюся паузу. - Вы простите нас нехристей, - он встал из-за стола, подошел к старику, взял его за локоть, поднял с табурета и повел на выход. - Я укажу место, где вас выслушают с достойным вашей информации вниманием. Мы, к сожалению, ничем не можем помочь. Очень, очень приятно было познакомиться… К специалистам вам надо.

Старуха увидела, что ее старика уводят, поднялась, наспех поблагодарила и просеменила следом, засовывая в складки грязного халата хлеб. Я услышал щелчок замка, и голос Андрея стих. Мы с Федором Игнатьевичем сидели в неловкой тишине и боялись заговорить. Уж больно впечатлил нас старик из Подгорье. Казалось, он еще присутствует здесь, дух его витает между нами и шепчет в уши страшные кары.

Андрей вернулся через пять минут.

- Ух тыш, теперь понимаю, почему мэр его так быстро отшил, - он улыбался и мотал головой. - Надо же, как обманчива внешность. А сразу и не скажешь… Они явно неместные. Пока провожал, старушенция рассказала, что их фермер на мотоцикле с люлькой подвез, потом пешком долго чапали. Два дня. В общей сложности, почти четыре сотни километров отмахали. Ладно, Михалыч, нам ехать пора.

- Как? Уже? - Лицо Федора Игнатьича вытянулось, - я думал, задержитесь. Поговорим, пообщаемся. Пиво! У меня в погребе холодное пиво есть! - радостно воскликнул он, - пиво попьем, шпроты достану...

- Прости, отец, - Андрей мотнул головой, указывая мне на дверь, - но нам, правда, пора. Обещаю, мы еще нагрянем.

Я чувствовал себя неловко, получалось, воспользовались радушием старика в корыстных целях. Для приличия надо бы поговорить с ним, на трещину глянуть, как - то уважить. Жалким мне показался Федор Игнатьевич. Моргал, бледная улыбка то возникала на тонких бескровных губах, то пропадала, словно он не мог поверить, что так быстро покидаем его. Не глядя на бывшего соседа, я проскользнул в