Шрифт:
Закладка:
Бартелеми Жубер так и не понял, что произошло. Вернее – не успел. Сначала был сильный удар, потом… стало темно. Ретивый конь еще какое-то время мчал всадника вперед, но когда тот начал сползать, приостановился. Генерала сразила шальная пуля…
Битва при Нови получилась кровопролитной, закончившись очередным разгромом французов. Генерал Моро, возглавивший армию после гибели Жубера, отвел войска ближе к своим границам. Теперь об эвакуации уже не говорили – ею занимались. Правда, пока только на юге Франции. Кто отказался уезжать вглубь страны – спешно разучивал трудно выговариваемые русские слова и фразы: «Спа-си-бо!»… «Здрав-ствуй!»… «Друж-ба»… «При-ят-но-го ап-пе-ти-та!»… Язык сломаешь!
Втайне надеялись, что все обойдется. Смущало еще и то, что в Голландии в полной готовности стояли русско-английские войска, которые, казалось, только и ждали, чтобы разделаться с непокорными французами. Бритты, гунны и германцы в лице австрияков в едином кулаке нацелены на Париж. Всегда праздничная французская столица затихла в ожидании самого худшего. Клич «Республика в опасности!» теперь не срабатывал: паника охватила сердца даже самых отчаянных смельчаков…
Члены Директории чесали вспотевшие плеши. Выхода из тупика не было. Каждому хотелось, раскаявшись, быстро покинуть сцену, на которую с таким трудом взобрался.
Именно в этот момент испуганный Баррас усиленно торгуется с агентами Людовика XVIII. Заслали гонцов и в Германию, где что ни земля – очередной принц. Чем не претендент на французский трон? Наиболее подходящим считался герцог Брауншвейгский. И все же лучшей кандидатурой, как считали в правительстве, был «родной Людовик».
Баррас и его окружение дошли до крайности: республиканское правительство назначило два миллиона ливров в качестве награды тому, кто доставит в Париж голову старика Суворова!
Когда об этом узнали в русской ставке, Суворов приказал привести к нему пленного французского офицера.
– Голубчик, сейчас тебя отпустят, но не забудь передать своим, что очень уж дорого Директория оценила мою седую головушку, – со смехом сказал он французу. – Смею думать, у мсье Барраса и денег-то таких нет. А посему я сам принесу в Париж свою голову вместе с руками, ногами и своими солдатами…
Престиж продажной Директории в глазах простых французов упал до самой низкой шкалы – до уровня презрения. В воздухе запахло государственным переворотом…
* * *
И вдруг… (Как часто при повествовании о первых годах Французской республики приходится прибегать к этому «и вдруг».) И вдруг все изменилось. Страшный Суворов оказался заложником политических игр. Мавр сделал дело – мавр должен уйти! Русских в очередной раз предали союзники. Теперь – австрияки. В освобожденной Ломбардии они захотели быть единоличными хозяевами. Да и во Франции, заупрямились союзнички, русским делать нечего – ступайте-ка в Швейцарию, неплохо бы и ее освободить…
Суворов был вне себя!
– Вот дураки! Нет, это уже не измена, а явное предательство, – не выдержал на военном совете фельдмаршал. – Разумное, рассчитанное предательство нас, столько крови своей проливших за спасение Австрии. Помощи теперь ждать не от кого, одна надежда на Бога, другая – на величайшую храбрость и высочайшее самопожертвование русских войск, вами предводимых… Нам предстоят труды величайшие, небывалые в мире! Мы на краю пропасти! Но мы – русские! С нами Бог! Спасите, спасите честь и достояние России и ее Самодержца!..
Как вспоминал генерал Багратион, после этого Суворов разрыдался. Русские офицеры растерялись.
– Все перенесем и не посрамим русского оружия, а если падем, то умрем со славою! – стали успокаивать они старика. – Веди нас, куда думаешь, делай, что знаешь, мы твои, отец, и пойдем за тобой хоть на край света!..
– Благодарю, – ответил растроганный Суворов. – Рад! Помилуй Бог, мы – русские! Благодарю, спасибо, разобьем врага!..
После этого, скакнув на коня, Суворов… пошел освобождать Швейцарию. А дальше был легендарный переход русских войск через перевал Сен-Готард в Швейцарских Альпах и бой за Чертов мост[80].
Про героизм русских на перевале Сен-Готард сказано немало. Чуть меньше – о том, куда направлялся Суворов. А шел он на соединение все с теми же австрияками, находившимися в Швейцарии. Кроме того, в районе Цюриха следовало соединиться с главными частями русской армии под командованием генерала Римского-Корсакова. Не вышло. Австрийский эрцгерцог Карл, не дождавшись союзников, быстро ретировался. На свою голову. И Карла, и армию Римского-Корсакова поодиночке разбил французский генерал Массена.
В сражении в Мутенской долине (Восточная Швейцария) солдаты Суворова показали чудеса храбрости. Даже будучи раненными в руку или ногу, потеряв в бою оружие, они хватались за камни или шли в штыковую. Рассказывали, как французского главнокомандующего Массену унтер-офицер Иван Махотин сдернул с коня и едва не подмял под себя. Француз еле вырвался, оставив в руках русского золотой эполет.
После предательства союзников делать в Швейцарии русским было нечего. Окажись в подобной ситуации кто другой, отправил бы к противнику парламентариев с белыми тряпками. Но только не Суворов! Русские прошли через Альпы подобно ножу сквозь масло; потом, выйдя в Баварии, перегруппировались и… отправились в Россию.
– Дураки! – последнее, что сказал в адрес союзничков Суворов, отдавая приказ двигаться домой.
На родине его ожидало нечто большее, чем маршальский жезл. Какой там маршал! Поистине – заоблачное звание: генералиссимус! Из рук самого императора Павла. Заслужил. Хоть и «старикашка»…
* * *
Париж еще не отошел от оцепенения, вызванного «monsieur Souvaroff», как пришло новое сногсшибательное известие: во Францию из Египта вернулся Бонапарт! Один, без армии. Произошло это 17 вандемьера VIII года Республики (9 октября 1799 г.), недалеко от Фрежюса.
Бонапарта можно было обвинять в болезненном тщеславии, беспринципности и даже вероломстве. Но никак не в безумии. По крайней мере, сам генерал относился к своему поступку исключительно как к оправданному риску, не более.
Рисковал ли он? Несомненно. Даже очень сильно. В Люксембургском дворце его возвращение восприняли без особого восторга; нашлись и такие, кто даже посмел назвать генерала дезертиром.
Имелся риск и с другой стороны. Для того чтобы добраться до Парижа, следовало пересечь Средиземное море, кишевшее английскими судами. Проскочить второй раз незамеченным – несбыточная мечта. Нет, не мечта – задача. Во что бы то ни стало покинуть африканский берег. Конечно, опасно. Но это не в счет. Об опасности лучше вообще не думать; риск и готовность в любой момент сложить голову стали его вторым «я», кожей, натянутым нервом.
Теперь риск – ничто. И оглядываться назад не имело смысла – поздно. Как ни крути, Египетская кампания проиграна. Он потерял флот; а из сорока тысяч солдат осталось… Нет, об этом лучше не думать. Оказаться побежденным
