Я достаю одну из коробок, где, если мне не изменяет память, хранились мои тетради, скетчбуки и альбомы. Открываю крышку и замираю. Сверху лежит мое обручальное кольцо. У меня руки дрожать начинают. Я, как из больницы выписалась, понятия не имела, куда оно делось. Да и не пыталась искать: смысл? А оно в квартире все это время было, но как?

Я осторожно касаюсь пальцами золотого ободка, почти не дышу. Поворачиваю голову к Давиду, смотрю на него вопросительно. У него кадык дергается, он смотрит на меня потемневшим взглядом. Сглатывает, отталкивается от стены.

—Мне в больнице, как мужу, отдали твои личные вещи,— отвечает на мой немой вопрос.

—А… ясно.— Отвожу от него взгляд, пялясь на кольцо. Примерять его было бы глупо.

—Я чай заварю, пока ты здесь разбираешься с вещами,— говорит он и покидает комнату, тихо прикрыв за собой дверь.

Я откладываю коробку в сторону. Воровато оглядываюсь и подхожу к тумбочке со стороны, где спал Давид. Не скажу, что я на что-то надеюсь, но все же….

Ладошки потеют, когда выдвигаю ящик. Делаю рваный вдох, когда глаза натыкаются на такой же золотой ободок, как в моей руке. Только побольше и с глубокой царапиной. Прямо как на моем израненном сердце.

После того как я обнаружила кольцо Давида, время вокруг словно остановилось. Я думала, он выбросил его в ту же минуту, когда я вышла за порог его квартиры. Чтоб не видеть и не помнить о досадной ошибке. А он хранил. Зачем? Или, может быть, просто и не знал, что оно в тумбочке было, а я слишком заостряю на этом внимание?

—Оставь все здесь, я потом привезу в дом коробки,— я вздрагиваю от неожиданности, когда за спиной послышался голос Давида. Я даже не заметила, как он вернулся в комнату. Все это время я бездумно переставляла туда-сюда вещи и даже понятия не имела, что в этих коробках.

—Да, хорошо,— выдавливаю из себя хоть какие-то слова.

Я поворачиваюсь к Давиду лицом. Я сижу на полу, он нависает надо мной. Смотрим друг другу в глаза, и между нами витает неловкость, которой раньше никогда не было. Словно я случайно разгадала все слабые места Леонова и он об этом знает.

—Я обед нам заказал, уже принесли. Ты будешь есть?

Я киваю. Я и в самом деле проголодалась.

—Мне придется отъехать, появились неотложные дела. Сюда уже едут Богдан и Руслан, они тебя отвезут домой.

Вместо радости меня одолевает разочарование. Сама себя понять не могу: пару дней назад желала поменьше с Давидом видеться, а сейчас так спокойно рядом с ним.

—Мне в студию еще нужно. Продлить аренду и картину завершить.

—Сможешь перенести на понедельник?

—Наверное,— пожимаю плечами.— Но я хотела отдать картину Дамиру уже сегодня вечером.

—Ничего с ним не станет, подождет твой Дамир,— сквозь зубы цедит он, вмиг растеряв свою добродушность.

—Он тебе не нравится,— констатирую я.

—А с чего бы ему мне нравится? Я ж не баба,— криво усмехается он, прищурившись. Въелся в меня взглядом, словно прочесть мысли пытается.

—Как человек, Давид. Он не нравится тебе как человек. Почему?

Выдерживаю его взгляд, смотрю с вызовом. Отчего-то хочется, чтобы признался в ревности. Но это не о Давиде. Он скорее рад будет, если меня пристроит в другие руки.

—Он не обязан мне нравиться. Жду тебя в кухне,— резко отвечает он и выходит из спальни.

Все же он ни капли не изменился. Такой же категоричный и вспыльчивый. Если у меня и проскакивала мысль, что между нами может быть что-то более глубокое, чем просто секс, то сейчас я испытываю разочарование и понимаю, что нет. С Давидом связываться — душу наизнанку вывернуть и в сердце нож воткнуть. Поэтому стоит прекратить эти наши ночные свидания непонятного характера и сосредоточиться на другом мужчине.

—Китайская кухня?— усмехаюсь я, когда сажусь за стол.

—Ты разлюбила?

—Нет, просто навеяло ностальгию.

Давид понимающе смотрит на меня. Мы в прошлом часто заказывали суши и лапшу, открывали бутылочку вина и включали какой-нибудь интересный фильм. Это был наш способ расслабиться, провести вместе время, когда Давид не пропадал на работе.

—У них, кажется, порции меньше стали, или мне так кажется?— Давид садится напротив, придвигает ко мне чашку с чаем.

—Не кажется, коробочка с лапшой и в самом деле в два раза меньше теперь.

—Зато цены в два раза выше,— усмехается Леонов и разрывает бумажную упаковку с палочками для еды.