В сказке «Лесной дом» (№ 431) младшая дочь в отличие от старших ласково обращается с животными в лесном доме, принадлежащем чудесному старику, и снимает со старика чары (он оказывается заколдованным царевичем).

В некоторых вариантах сказок о детях у людоеда вместо мальчиков фигурируют девочки, причем младшая сестра играет такую же роль, как мальчик-с-пальчик.

Младшая дочь обычно выступает в роли героини в сюжете № 707 по Аарне: три девушки хвастаются, что, если бы на них женился царь, они бы родили ему трех сыновей с золотыми волосами, золотой цепью на шее и звездой на лбу (или с другими чудесными признаками). Царь подслушивает младшую и женится на ней. В сказках полигамных народов царь женится на всех трех девушках, но только младшая исполняет обещание. Завистливые старшие сестры подменивают новорожденных детей собакой и объявляют, что младшая родила щенка. Царицу заключают в тюрьму, а детей бросают в реку, но рыбак спасает их. Подросшие дети после многочисленных приключений находят отца. Царь узнает правду (в некоторых вариантах — от птицы) и принимает обратно детей и жену, а старших сестер жестоко наказывает. Эта сказка встречается в русских, скандинавских, прибалтийско-финских, венгерских, румынских, итальянских, испанских, албанских, немецких, арабских, американо-индейских версиях.

Можно представить, какова этнографическая основа этого сюжета. Но ранней стадии развития семьи широко практиковалось убийство детей. Их убивали часто и в патриархальной семье, если дети отличались чем-нибудь необычным — какими-нибудь знаками на теле и т. п. Широко было распространено убийство близнецов. Иногда их просто оставляли без пищи и т. п. Вместе с тем существовало представление о связи подобных «необычных» детей с богами, о вмешательстве бога в их рождение.

Ясно, что в сказке убийство или выбрасывание детей было приписано злой воле старших сестер, так же как в сказках типа 510 им приписывалось убийство тотемного животного.

Для того чтобы ясно понять, на какой бытовой почве мог зародиться сюжет типа 707, нужно еще указать на отношения внутри патриархальной полигамной семьи, где нормальным явлением были распри жен, в частности из-за детей.

В африканских версиях (в фольклоре мальгашей, басуто и т. п.) соперничают не сестры, а жены. В варианте басуто[333] с героиней дурно обращаются другие жены вождя. У вождя на груди — изображение луны. Он говорит женам, что хочет иметь сына с таким знаком. Героиня рождает такого мальчика, но другая жена из ревности подменяет его щенком. В мальгашской сказке старшая жена завидует младшей, у которой родились два сына. Старшая бросает детей в воду, и младшую прогоняют. В этих сказках бездетные жены завидуют женщине, имеющей детей, но в большинстве вариантов речь идет о рождении чудесных детей. В оригинальной зулусской сказке героиня рождает сына в облике змеи, чтобы другие жены-соперницы не убили его, как предыдущих ее детей.

Таким образом, в сюжете 707 мотив младшей сестры соперничает с мотивом младшей жены, обижаемой другими (обычно старшими) женами. Генетически образы младшей сестры и младшей жены близки друг другу. Старшая жена почти всюду в полигамной семье была главной и имела огромную власть над другими женами. Согласно широко распространенному брачному обычаю, жених старшей дочери имел супружеские права на ее сестер и часто получал их в жены вместе с главной невестой. Естественно, что младшая сестра фактически была и младшей женой, а потому нередко и обездоленной. Образ ее часто встречается в сказках об оклеветанной, прогнанной или подмененной жене. «Подмена» младшей сестры-невесты старшими отражает ритуал «мнимой невесты» в брачном обряде, представляющий этнографическую основу сказок о подмененной жене. Старшая по обычаю должна быть выдана замуж раньше младшей. Поэтому она и появлялась перед женихом в подвенечном наряде раньше младшей в тех случаях, когда младшая была настоящей невестой.

Из сюжетов, для которых обязателен образ младшей сестры, следует еще упомянуть полуновеллистическую сказку «Цена соли»: отец изгоняет младшую дочь, которая говорит, что любит его, «как соль». Но впоследствии, когда старику приходится есть несоленую кашу, он познает цену дочерней любви. Эта сказка, безусловно, весьма поздняя. Специфическая для сказок о младшей дочери тема любви к отцу здесь раскрывается новеллистическими средствами.

2

Наиболее популярный образ невинно гонимой героини — падчерица. Сказочному эпосу культурно отсталых народов чужд этот образ. Зато в сказке культурных народов Азии и особенно Европы он занимает центральное место.

Сказки о мачехе и падчерице неоднократно анализировались в фольклористической литературе[334]. Однако большинство работ посвящено отдельным сюжетам и не ставит общей проблемы взаимоотношений мачехи и падчерицы. Но и те исследователи, которые касались мотива мачехи-падчерицы, не дали его удовлетворительного объяснения. Буржуазная фольклористика не вскрыла социальную природу мотива мачехи.

Представители мифологической школы не дали ничего ценного для истолкования образов мачехи и падчерицы в сказке. Они считают, что сказочные мотивы не имеют социальных корней. Для А. Гюбернатиса или Ш. Плуа падчерица — это заря, а мачеха — ночное небо[335].

Как и другие «мифологи» с их пристрастием к лингвистическим аргументам, Плуа полагал, что враждебное демоническое существо, воплощавшее злые силы природы, имело эпитет, который впоследствии стал обозначением мачехи и свекрови. По мнению А. Афанасьева, «злая мачеха-зима держит в своей власти замарашку — попелюшку весну», «деву солнца»[336]. Это положение исследователь подтверждает поговоркой: «Зимнее солнце, что мачехино сердце». Для Брюйера, как и для Афанасьева, падчерица обозначает весну, а мачеха — зиму. Е. Зике — эпигон мифологической школы, автор так называемой лунарной теории, — видит в мачехе старую убывающую луну, завидующую молодой — новой жене солнца. Очень близок к «мифологам» в толковании образов мачехи и падчерицы П. Сентив. Для объяснения Золушки и сходных сказок он обращается к календарному обряду. Для него падчерица-золушка символизирует новый год, мачеха — старый год, а родные дочери мачехи — «первые месяцы, предшествующие весне и настоящему новому году». Первоначально старый год, по мнению Сентива, был воплощен в образе старой злой колдуньи — потому мачеха и изображается колдуньей[337]. Толкования «мифологов» и Сентива идеалистичны. Мачеху и падчерицу они рассматривают как символы, скрывающие за собой какие-то мифические или обрядовые образы.

Миграционисты не ставили проблемы генезиса мотива мачехи и падчерицы. Е. Коскен собирал доказательства индийского происхождения сказок, в которых фигурируют эти образы. В мачеху, по его мнению, превратилась завистливая побочная жена индийских сказок.

Мало интересного для объяснения проблемы мачехи — падчерицы содержится и в трудах «антропологистов». Быт доисторического человека и первобытные верования, которые они изучали, не могли