Он подбежал к тем же кустам и только тогда заметил Белого.

– Ох, Создатель! – воскликнул он и схватился за сползающие порты. – Не заметил. Хах. Не помешаю?

– Да пожалуйста, – Белый смерил его внимательным взглядом и подтянул повыше порты.

– Квасу перепил, – послышалось журчание, и мужчина с блаженством вздохнул.

– Ага.

– Хороший квас. Тут продаёт рядом старушка одна, мать нашего Пресветлого Брата.

– А ты, значит, господин, в храме работаешь?

– Я? Хах, ну как сказать. Я на этот храм работаю, точнее, работаю, чтобы золота на его строительство хватало. Так что… в некотором смысле.

Белый присел, будто поправляя сапог.

– Так ты, значит, тот самый Гюргий Большая Репа?

Запахло мочой. Немало кваса успел выпить купец.

– Он самый, – довольно крякнул Гюргий. – Слышал обо мне?

– Немного, – Белый выпрямился. – За что тебя прозвали Репой?

Журчание наконец оборвалось.

– За то, что котелок варит. Я же из простой семьи, а в люди выбился. С чего всё началось-то, значит, – он чуть согнулся, пытаясь посмотреть себе на ноги и поправить пояс, но круглый живот не позволял этого сделать. – Родители у меня всю жизнь трудились, а жили всё равно впроголодь. Но дед мой сызмальства меня учил…

От него пахло чесноком и хлебом.

Договорить он не успел. Белый сделал всё быстро, уложил Гюргия на землю, проволок глубже в кусты прямо по мокрой от мочи земле. Дальше тащить его было бессмысленно. Ночью можно было бы сбросить тело в реку. Днём труп в любом случае найдут быстро.

Белый успел надеть дублет, когда его настигли посмертки, и он упёрся лбом в ствол ближайшего дерева, стиснул зубы, сдерживая стон. От посмерток было столько же наслаждения, сколько и неудобства. В штанах становилось слишком тесно каждый раз, когда он поглощал чужую жизнь. Но таков уж дар госпожи: все Вороны получали возможность собирать силу чужой жизни, накапливать её, чтобы после передать в знак выполненного заказа своей госпоже или использовать самому.

Но последствия посмертков…

Чтоб их!

Он схватил вещи и побежал в сторону. Если его поймают рядом с трупом, это одно. Если его поймают рядом с трупом, пока он себя удовлетворяет, будет уже слишком. Когда госпожа придумала посмертки, то явно хотела просто поиздеваться над своими Во́ронами.

Только оказавшись подальше от храма Гюргия, Белый завернул в безлюдный переулок и, наконец, приспустил штаны. Галке было проще. Она хотя бы не могла запачкать одежду, пока кончала.

Он взялся за плоть, уткнулся лбом в холодную белую стену храма, прикрыл глаза. Пах тянуло от напряжения. Белый двигал рукой всё быстрее, быстрее и даже с закрытыми глазами видел рыжие кудри и пухлые губы. Вторая рука упёрлась в стену, желая схватить полную девичью грудь.

Курва! Когда он настигнет Велгу, то вырвет ей сердце. Но… но, может, сначала?.. Не было правила, которое запрещало взять жертву.

И наконец пустота. Восхитительная, желанная. Чтоб их… всех… Пустошь поглотила.

Голова гудела упоительной тишиной. Все мысли ушли прочь.

А запястье блаженно холодило: зажил один из знаков. Договор был исполнен.

Белый открыл глаза. Перед ним снова была храмовая стена. А вокруг – небольшой дворик, залитый медным светом. Закат наводнил перезвон колоколов. Приближалось время службы.

Приведя себя в порядок, Белый поспешил на другой берег по мосту через Вышню, в детинец.

В храме пресветлой Лаодики ярко горели свечи в большом сверкающем паникадиле, свисавшем с потолка, и на кандиле у золотого сола. В том, что это огромное солнце вылили из чистого золота, сомневаться не приходилось: главный храм Старгорода был богаче, чем княжеский дворец. Со всего света, где бы ни побывали старгородцы, они везли драгоценные дары. А встретить любивших торговлю старгородцев можно было где угодно: и на Благословенных островах, и на Холодной горе, и на островах ящера, и даже в землях Змеиных царей.

Вокруг сола, где собрались Пресветлые Братья и горожане, было светло от десятков зажжённых свечей.

Белый остановился у стены, прямо под ликом святой Лаодики. Она, в своём красном плаще, обнимала детей. От неё исходил свет, разгоняя тьму каменоломен. Совершенная добродетельная мать. Мать, что потеряла своих детей. Мать, что калечила чужих детей ради спасения своих.

Святая Лаодика свела чародеев с ума, чтобы «очистить от скверны» и поработить. Чтобы заставить излечить её собственных детей. Госпожа Во́ронов была справедлива ко всем. Она несла смерть и кметам, и королям. Она относилась ко всем одинаково.

Многим ли Лаодика отличалась от госпожи? Только благодаря госпоже Грач выжил. Только госпожа берегла хрупкую жизнь матушки. Только госпожа искренне любила Белого Ворона. Но имя её ненавидели и проклинали. Если бы хоть кто-нибудь из этих добрых людей в храме, бивших теперь поклоны перед солом, увидел оберег на шее Белого, то разорвал бы его в клочья.

Сверху раздалось пение. Белый закинул голову. В полумраке, среди нарисованных святых прятались певцы. Голоса их лились сладким чистым звуком, отражались от холодных стен храма и разносились по всем уголкам. Звук постепенно обретал очертания и смысл. И вот певцы уже прославляли Константина-каменолома, спустившегося в недра земли и встретившего там Создателя.

Снизу, где ярко горел свет, было не разглядеть, что творилось сверху на хо́рах. Туда с двух сторон храма вели узкие каменные лестницы. Входы никто не охранял, но, верно, никому из прихожан и в голову не приходило подняться. Хоры были только для певцов – с одной стороны – и для высшей знати – с другой.

И там и там было темно. И если певцы стояли кучно, то женщина, собравшаяся подняться на вторые хоры, пришла с одной только служанкой.

Княгиня Далибора Белозерская явилась на закате, перед самым началом службы. Она прятала лицо в меховой воротник, голову покрыла белым кручинным платком. Искренне ли или напоказ княгиня оплакивала родных и носила по ним траур?

Кому же так помешали Буривои? Кто мог так всепоглощающе их ненавидеть?

Белому и прежде приходилось убивать знатных, влиятельных женщин. Он проливал кровь детей и стариков, бояр и купцов. Но ни одна смерть не вызывала столько вопросов… и противоречий.

Далибора со следующей за ней по пятам служанкой прошла к лестнице на хоры. Женщины зажгли по свече и скрылись в тёмном проёме. Огоньки быстро потонули во тьме.

К солу вышел Пресветлый Отец. В храме на короткое время повисла тишина, но вскоре раздались звучные слова молитвы, и прихожане начали вторить настоятелю. Время от времени приоткрывалась дверь храма и заходили опоздавшие, кланялись низко, до