писатель бодро потирал руки. К сожалению, длилось это недолго. Герой вдруг начал заметно сдавать в работе (его показатели упали до 98,8 процента), пропустил несколько занятий в институте без уважительной причины, а так удачно начатый чертеж с изобретением, заброшенный, валялся на шкафу и уже успел покрыться толстым слоем пыли.

Вначале писатель расстраивался, как расстраивается отец за своего непутевого сына; когда же герой познакомился с девицей предосудительного поведения по имени Глория, то тут писатель не на шутку испугался. Он предпринял ряд неудачных попыток вернуть героя на путь истинный, но девица Глория вцепилась в молодого человека мертвой хваткой — видно, та еще была штучка!

От всего этого впору было захандрить. Писатель и захандрил. А когда человеку плохо, само собой, что ему надо попробовать как-то развеяться. Писатель надел пальто, нахлобучил ушанку, заглянул на кухню, где его мама с подругами поедали конфеты из огромной вазы и даже не обратили на него никакого внимания, и вышел на улицу.

Здесь надо сказать, что писатель не любил и боялся переходить двор. Объяснялось это тем, что соседские критики крепко обижали его. Особенно был один озорной критик, весь перемазанный чернилами, в пальто с оторванным хлястиком: этот критик придумал, как пугать писателя особенно подлым образом. Подкрадется незаметно сзади и как сделает голосом: «У!» Писатель вздрогнет, обернется, бросится за обидчиком, да куда там! Критик бегал быстрее и всегда успевал забраться на дерево, откуда принимался ужасно хохотать и дразниться языком.

На этот раз писателю удалось благополучно пересечь двор, не встретив никого, и очутиться на улице. Окружающая действительность со всех сторон окружала его. Она падала с неба в виде осадков, пихалась локтями, наступала на ноги, курила, перебранивалась в очередях, спрашивала, как пройти к рынку.

С крыши дома свисала огромная сосулька, напоминающая коровье вымя, и писатель подумал, что вот хорошо бы ее съесть. Он обогнул яму, которую вырыли зачем-то давным-давно, и подошел к щиту с объявлениями о найме на работу. Он прочитал все объявления очень внимательно: писатели опять нигде не требовались. Тогда он отправился дальше. Навстречу шло много женщин и девушек, и писатель влюблялся в каждую и тут же разлюблял, влюблялся в следующую. Поэтому ему было то жарко, то холодно, то жарко, то холодно. Но в какой-то момент ему начали попадаться навстречу сплошь мальчики, старики и солдаты — по этой простой причине писатель хранил верность одной, самой последней женщине. К счастью, мальчишки, старики и солдаты вскоре закончились, опять пошли женщины, но разлюбить ту, предыдущую, никак не удавалось. Главное — в ней, кажется, ничего особенного не было, кроме родинки, присевшей на щеке крохотным золотистым паучком. Не мог же серьезный, стареющий уже мужчина влюбиться в одну эту родинку. Однако как же это не мог?! Его состояние говорило как раз об обратном.

Он перебрал в уме все, что в таких случаях делают герои толстых романов: они пишут сумбурные письма, застреливаются, облучаются, уходят в море простыми матросами, открывают новую звезду, пьют горькую, пускаются во все тяжкие — выбор был большой, но все это не подходило обыкновенному писателю. И писатель направил стопы к своему старому приятелю — директору магазина «Дары природы».

Директор «Даров» сидел в своем маленьком кабинетике, подперев подбородок рукой, и смотрел в одну точку.

— А, это ты, — произнес директор, когда точка, в которую он смотрел, была заслонена писателем.

— Да, это я, — сказал писатель.

— Мы не можем ждать милостей от природы, — уныло сказал директор и сменил одну руку под подбородком на другую.

— А что мы можем? — спросил писатель.

— Утром с базы завезли дар предвидения, в неимоверном количестве, и несколько музыкальных даров. Ничего другого предложить не могу, — вяло проговорил директор и сменил под подбородком одну руку на другую.

— Скажи, зачем мне дар предвидения? — спросил писатель.

— Я почем знаю. Не хочешь, не бери, — безразлично сказал директор.

— Слушай, ты ведь в школе учился лучше меня. Так?

— Ну, так, — согласился директор.

— Все говорили, что у тебя блестящие способности, не то что у меня, что в будущем от тебя надо многого ждать, ведь так?

— Так.

— И ты оправдал все надежды, выбился в люди, женился, а из меня, кроме обыкновенного писателя, ничего не получилось. Так или не так?

— Так, так! Дальше что?

— А то, что раз ты такой умный-разумный, скажи, что мне делать?

— С чем?

— Со всем. С самим собой, с Глорией, с моим положительным героем, с мамой, с ее подругами, наконец, с девушкой, у которой родинка на щеке, похожая на паучка. Даже сосулька, которая мне понравилась, — и ту я не могу съесть, потому что она висит слишком высоко.

— А ты ее камнем, — посоветовал директор.

— Я промахнусь камнем, — сказал писатель.

— Слушай, возьми дар предвидения, а! А то ведь потом не будет. Сейчас, знаешь, как все хватают.

— Да ну тебя с твоими дарами! Прощай! — и писатель вышел из комнаты.

Первым, кого он увидел, вступив в свой двор, был критик, пытавшийся привязать консервную банку к хвосту несчастной облезлой кошки. Кошка отчаянно кричала в руках критика и пыталась вырваться. Мучитель был так поглощен своим занятием, что ничего вокруг не замечал. Писатель хладнокровно подошел к нему и сказал прямо в его ухо: «У!»

От неожиданности критик выронил кошку. Писатель спокойно направился к своему подъезду и даже на минуту задержался перед приклеенным к косяку объявлением: «Аспирант с женой снимут комнату», хотя знал его наизусть.

На лестничной площадке писателю повстречался Август Янович из 42-й квартиры, выносивший мусорное ведро.

— Добрый день, сосед! — приветствовал Август Янович. — Собирался зайти к вам. Никак, понимаете, заявление не могу составить. Насчет бачка. Бачок у меня, понимаете, в туалете потек. Думаю, зайду к соседу, он писатель, напишет.

— Напишу, — кротко сказал писатель. — Пойдемте.

Писатель открыл свою квартиру, пропуская вперед Августа Яновича, деликатно прятавшего за спиной мусорное ведро.

Женская беседа на кухне, монотонная, как стук швейной машинки, прервалась на мгновение.

— Пожалуйста, направо, — сказал писатель. Писатель уселся за свою верную «Оптиму», а сосед пристроился так, чтобы заглядывать через плечо.

«Заявление», — отстучал писатель на белом листе.

— В жэк, — подсказал Август Янович. «В ЖЭК» — напечатал писатель.

— Когда потек? — спросил он.

— Вчера вечером.

— Лучше пусть будет ночью, — сказал писатель. «Вчера у меня прорвало бачок. Стояла кромешная ночь. Потоки воды все прибывали и прибывали».

— Потом я перекрыл вентиль. — вспомнил Август Янович.

«С трудностями, которые не поддаются описанию, мне удалось перекрыть вентиль. Всю ночь я боролся с разбушевавшейся стихией и только к утру, измученный, заснул.