описывать пороки власть имущих, страх и лесть отнюдь не понуждают его что-то скрывать и ежели, наоборот, ему предоставляется случай говорить об их добродетелях, он совсем не прикрывает их наигранным лукавством и повсюду говорит правду. А ежели иной раз он вынужден говорить о самом себе, он говорит о себе с такой же свободой, ибо страх навлечь на себе презрение не мешает ему открывать перед другими слабости и болезни своего тела, равно как лукавство его завистников не заставляет его скрывать преимущества своего ума. То, что, насколько я знаю, могло быть истолковано многими в дурном смысле, ибо пороки столь заурядны в наше время, а добродетели столь редкостны, и посему одно и то же событие может быть описано как с хорошей, так и с дурной стороны, и потому люди никогда не преминут соотнести это событие с тем, что дурно, и судить о нем по тому, что чаще всего происходит. Но кому угодно будет быть более предусмотрительным, полагая, будто Господин де Бальзак свободно оглашает в своих сочинениях пороки и добродетели других людей, равно как свои собственные, никогда не сможет убедить себя в том, что в одном и том же человеке существуют столь различные нравы, что он то из лукавой свободы открывает прегрешения других, то из постыдной лести сообщает о их же благодеяниях или же из низости ума говорит о собственных недугах и описывает из тщеславия преимущества и прерогативы своей души; он скорее подумает, что автор говорит, что он делает со всяким предметом, лишь из любви, которую он испытывает к истине, и из великодушия, каковое ему естественно. И потомство отдаст ему должное, увидев в нем нравы, всецело соответствующие нравам великих мужей древности, будет восхищаться чистосердечием и изобретательностью этого ума, поднявшегося над общим мнением, хотя сегодня люди, ревнуя к его славе, не захотят признать столь возвышенную добродетель. Ибо упадок рода человеческого в наши дни столь превелик, что, подобно тому как в группе молодых развратников было бы стыдно показаться человеком целомудренным и умеренным, так и большая часть света насмехается сегодня над человеком, утверждающим, что он искренен и правдив; и что сегодня люди испытывают гораздо большее удовольствие, когда слышат лживые обвинения, нежели правдивую хвалу, а особенно если люди достойные судят о себе чуть выигрышно, именно тогда истина принимается за гордыню, а скрытничанье или ложь – за умеренность. Именно в этом порочащие его писания нашли особый предлог и материю всех обвинений; эта клевета дозволила и дала ход всем прочим, сколь несправедливыми и смехотворными те ни были бы, в силу этой клеветы писания эти обрели доверие в умах вульгарных; но, по правде говоря, что более всего достойно сожаления, так это то, что под словом «обыкновенный» скрываются все те, кто воображают, что что-то собой представляют и почитают себя больше, нежели других людей.

2. Ж.-Л. Гез де Бальзак Рене Декарту

Париж, 30 марта 1628 года

Сударь,

я получил латинскую речь, которую вы сочинили: я не осмелился бы назвать ее вашим Суждением о моих сочинениях, поскольку она слишком лестна для меня и потому что, может быть, от вашего ко мне расположения пострадала неподкупность. Как бы то ни было, вы вправе судить и сами знаете, что, когда заимодавец поступает не по справедливости, он не справляется со своей задачей. Поскольку такова ваша воля, я высылаю вам три Речи, над последней из которых вы оставили меня, уехав отсюда. В нескольких пассажах я несколько дурно отзываюсь о философах-стоиках, то есть умеренных циниках. Ибо, как вы говорите, они также говорят весьма возвышенно, однако говорят они ко своему удобству и не блюдут строгости Правила, хотя высказывают те же самые максимы. Мне подумалось, что в этом я вам понравлюсь и пощекочу ваше благорасположение. К первому дню вы получите другие речи, за которые мой переписчик возьмется назавтра. Если для печати их разделить, то получится пятнадцать или шестнадцать: если соединить, то выйдет как раз две Апологии. Я сам передал пакет Мадемуазель де Нефюик. Она должна вам написать через одну даму, которая готовится к путешествию в Бретань. В остальном же, Сударь, вспомните, пожалуйста, об ИСТОРИИ ВАШЕГО УМА: она ожидается всеми нашими друзьями и вы обещали мне ее в присутствии Отца Клитофона, которого на простонародном языке именуют Господин де Жерсан. Он с удовольствием прочтет о ваших разнообразных авантюрах в средних и высших регионах Атмосферы, а также рассмотрит ваши подвиги в борьбе с гигантами Схоластики, путь, по которому вы шли, прогресс, которого достигли в истине вещей, и т. д. Забыл вам сказать, что ваше масло выиграло против масла госпожи Маркизы. На мой вкус оно не менее ароматно, чем португальский мармелад, доставленный мне тем же посланником. Думаю, что вы кормите своих коровок майораном и фиалками. Не знаю, не растет ли сахарный тростник на ваших болотах, от которого так тучнеют ваши великолепные молокопроизводительницы. С нетерпением ожидаю от вас известий и всегда со страстью

Ваш препокорный и преверный слуга,

Бальзак.

3. Декарт – Жану-Луи Гез де Бальзаку

Амстердам [29 марта] 1631

Сударь!

Хотя, когда вы еще были в своем замке, я прекрасно знал, что любая другая беседа, кроме той, что вы ведете с самим собой, будет вам в тягость, я не мог бы не послать порой не совсем удачное приветствие, если бы смел подумать, что вы пробудете там так долго, как вам было угодно. Но поскольку я имел честь получить одно из ваших писем, в котором вы позволяете мне надеяться, что скоро будете при Дворе, из щепетильности я не решился побеспокоить вас в самой вашей пустыне и подумал, что будет лучше, если подожду вам писать, пока вы ее не покинете; что заставило меня откладывать то одно путешествие, то другое в течение полутора лет, хотя я намеревался отсрочить его самое большое на неделю; и хотя вы меня ни к чему не обязывали, я решил избавить вас на все это время от своих писем. Но поскольку вы сейчас в Париже, мне надлежит истребовать от вас некоторое время, которое вы решили там потерять в беседах с теми, кто будет вас навещать, и сказать вам, что за те два года, что я провел вне [Франции], я ни разу не соблазнился туда вернуться, разве что тогда, когда мне сообщили, что вы теперь при Дворе. Но эта новость дала мне знать, что теперь я могу быть счастлив не