Шрифт:
Закладка:
Я знаю, что сделал, я знаю, что видел. Я разыщу еще это устройство и того, кто его сделал. И убью этого Томпсона.
Бромфилд был добрым человеком, и, видит господь, он старался. Однако соединение в пациенте высокого дарования и практической подготовки не позволяли тому смириться с отрицанием того, что он видел собственными глазами. Когда попытки найти доказательства завершились и миновали периоды истерический и последовавший за ним меланхолии, когда было достигнуто шаткое и поверхностное равновесие, они попытались снова свести его с майором. Он снова на него бросился – и защитить Томпсона смогли только пятеро дюжих мужчин.
Ох уж эти талантливые молодые люди. Как легко они ломаются.
После этого Гипа ненадолго оставили в госпитале, удовлетворившись тем, что ненормальную реакцию вызывал в нем только злосчастный майор. В результате майору было выписано предупреждение, а лейтенанта выставили из клиники. Как неизлечимого.
Первые шесть месяцев прошли как в дурном сне. Еще не позабыв отеческие наставления капитана Бромфилда, он попытался найти работу и держаться за нее, пока дело не пойдет на «поправку», которую предрекал капитан. На поправку так и не пошло.
Он успел скопить кое-что, и некоторую сумму ему выплатили при увольнении. Надо было отдохнуть несколько месяцев и выбросить всю эту историю из головы.
Во-первых, ферма. Устройство оказалось на грузовике, грузовик же принадлежал фермеру. Остается только найти хозяина, а с ним и ответ.
Шесть месяцев потребовалось, чтобы добраться до городских архивов – всех из деревни выселили, когда к базе прирезали полигон для зениток. Он узнал, что существуют два человека, которые могли бы поведать ему о грузовике: А. Продд, фермер, и безымянный полудурок-батрак, невесть откуда прибившийся к земледельцу.
Продда он разыскал через год. Следуя слухам, он отправился в Пенсильванию – в сумасшедший дом. И от Продда, лишившегося чего угодно, только не дара речи, узнал, что старик все ожидает жену; что сын его Джек так и не родился; что старина Дин, если и был идиотом, то все равно ловко умел извлекать грузовик из грязи; что Дин оказался хорошим парнем, хотя и жил он в лесу среди диких зверей, а он, Продд, ни разу не пропустил дойки.
Более счастливого и довольного жизнью человека Гипу еще не приходилось видеть.
И Бэрроуз отправился в лес – к диким зверям. Три с половиной года он прочесывал эти леса. Ел ягоды и орехи, ловил зазевавшуюся живность. Сперва он еще что-то получал по пенсионным чекам, а потом забыл про них. Утратил свои технические навыки, почти забыл собственное имя. Помнил только одно – оставить подобную штуку на грузовике мог лишь идиот, и звали его Дин.
Он нашел пещеру, нашел детские тряпки и обрывок серебристого кабеля. И адрес.
Да, адрес. Он узнал, где искать детей. И тут-то нарвался на Томпсона. А потом Джейни нашла его. Надо же – семь лет.
Он лежал в прохладе, под головой была мягкая подушка, а волосы поглаживала мягкая рука. Он еще спал или только что проснулся. И настолько был истощен, измочален, измотан, что сон ничем не отличался от яви, и это не значило ничего. Ничего-ничего. Он знал, кто он, помнил, кем был. Он знал, что ищет и где находится сейчас, и все уже нашел – во сне.
Он радостно пошевелился. «Утром, – думал он успокоенно, – я отправлюсь к моему полудурку. А что – не потратить ли часок на воспоминания? На пикнике воскресной школы я выиграл бег в мешках, и меня наградили носовым платком цвета хаки. В лагере скаутов я поймал перед завтраком трех щук. Сам греб в каноэ и держал леску в зубах; самая крупная из рыбин, клюнув, разрезала мне губу. Ненавижу рисовый пудинг, люблю Баха, ливерную колбасу, последние две недели мая и бездонные чистые глаза… Джейни?»
– Я здесь.
Он улыбнулся, поудобнее устраиваясь на подушке и обнаружил, что голова его покоится на коленях Джейни. Он открыл глаза. Голова Джейни темным облачком закрывала звезды; темная ночь – черное небо.
– Поздно уже?
– Да, – шепнула она, – хорошо спал?
Он мирно лежал, улыбался, думая о том, как безмятежно спал.
– Не хотел видеть снов – вот ничего и не приснилось.
– Ну и замечательно.
Он сел. Она осторожно пошевелилась. Он проговорил:
– У тебя, должно быть, все тело затекло. Возвращаемся в город?
– Рано еще. Теперь моя очередь, Гип. Мне тоже нужно о многом тебе рассказать.
– Ты замерзла. Может, отложим разговоры?
– Не-ет, нет! Ты должен все знать прежде, чем он… прежде чем нас найдут.
– Он? Кто он?
Молчание было долгим. Гип уже хотел нарушить его, но вовремя спохватился. И когда она начала (совсем как будто бы не о том), он едва не прервал ее, но снова сдержался, позволяя Джейни вести повествование удобным ей чередом.
Она сказала:
– Ты нашел тогда на поле нечто важное и успел понять, что подобная штука может представлять для тебя самого и всего мира. А потом парень, который был с тобой, тот солдат, все испортил. Как ты думаешь, почему он это сделал?
– Да просто дурак был, неуклюжий и безмозглый.
Никак не прореагировав, она продолжила:
– Врач, которого к тебе прислали, был как две капли воды похож на него.
– Мне доказывали обратное.
Он был рядом с Джейни и потому сумел заметить во тьме движение: легкий кивок.
– Даже приводили свидетелей, летевших вместе с ним в салоне самолета. Еще у тебя ведь были материалы, свидетельствовавшие о том, что в определенном месте полигона не срабатывали дистанционные взрыватели. Что с ними случилось?
– Не знаю. Все отчеты исчезли.
– А тебе не приходило в голову, что именно эти три факта – отсутствие рядового, пропажа отчетов и сходство солдата с майором – подорвали доверие к тебе?
– Что говорить… сумей я тогда объяснить хотя бы один, а лучше два из этих фактов, я не заболел бы этим самым наваждением.
– Хорошо, а теперь подумай вот над чем. Семь лет, спотыкаясь и падая, ты подбирался к тому, что потерял. Ты выследил человека, который сделал эту штуковину, и вот-вот должен был повстречаться с ним. И тогда что-то случилось.
– Моя вина. Нарвался на Томпсона и окончательно спятил.
